III. Демографическая модернизация в контексте общей модернизации. Демография и модернизация россии изменяет пространство человеческой жизни
СТУДЕНТКА 1 КУРСА
КИРЖИМАНОВА АЛЕНА.
НАПРАВЛЕНИЕ СОЦИОЛОГИЯ.
ГРУППА 11101.50
Глава 1. Светлое прошлое или тупики демографической архаики?
В 20-ом веке демографическая ситуация в России стала изменятся. Россияотказывалась от традиционных форм, которые, в свою очередь, долгое время
служили обществу. Новые отношения, поведение, зародившееся в эту эпоху стали
получать негативную критику. Это считалось невозможными не правильнымменять быт, отношения в семье, по мнению некоторых.Стали развивать консервативные чаяния. Для них были характерны неприятие
любых перемен, безудержная идеализация минувшей жизни и несбыточное
стремление вернуться к тому, что было. Но в этом были свои минусы, например,
большая смертность, которая не устраивала и не соответствовала данной эпохе.
Также ранние браки, от которых пытались избавиться со времен Петра I, и к
которым хотели вернуться, дабы спасти распадающуюся семью. Но ничего
подобного не могло случиться. Это были утопические мысли и задумки.Население России, начиная с 19-го века стремительно росло. Если смотреть
показатели переписи населения, то можно подумать, что тогда Россия находилась
на вершине своего демографического благополучия.
Глава 2. Средневековая смертность
В конце 19 -го– начало 20 –го века в России наблюдался эпидемиологическийкризис. Но так как развитие России не стояло на месте, люди не могли мириться с
уровнем медицины, т.е. имеется ввиду, что из-за болезней был достаточно
большой уровень смертности, в том время как другие страны уже решили данную
проблему. Россия топталась на месте. Это волновало людей и не зря.Причиной высокой смертности была структура заболеваемости и связанных с ней
причин смерти. В 19-ом 20-ом веке разгорались эпидемии холеры, оспы, сыпного
тифа. Также в России страдали такими болезнями, как сифилис, туберкулез,
малярия. Какая-то доля пищеварительных заболеваний и поражение органов
дыхания, травм тоже наблюдалась В России.Причиной высокой смертности была структура
заболеваемости и связанных с ней причин смерти. В
19-ом 20-ом веке разгорались эпидемии холеры,
оспы, сыпного тифа. Также в России страдали
такими болезнями, как сифилис, туберкулез,
малярия. Какая-то доля пищеварительных
заболеваний и поражение органов дыхания, травм
тоже наблюдалась В России.Распространяющиеся заболевания плохо влияли на быт людей и в основном на
общую картину смертности и рождаемости. Тогда уже были врачи, больницы,
система здравоохранения, но не такая квалифицированная как хотелось бы. Это все
не отвечало требованием того времени.Обеспеченность врачами в Российской империи к началу ХХ века была почти в 4 раза
меньше, чем в Англии, в 2,5–3 раза меньше, чем в Голландии, Бельгии и Франции (табл.
2.2). Недостаток во врачах в России был особенно ощутим потому, что медицинский
персонал был распределен весьма неравномерно: 50% врачей находились в губернских
городах, 25% - в уездных и только около 25% - вне городов, т.е. там, где жило
подавляющее большинство населения. Малому числу врачей соответствовало и
незначительное число больниц: на всю Россию их было всего 3669 (2187 общих и 1782
специальных).Уровень смертности не изменялся долгие годы. Причиной этому была медицина, которая не
развивалась и не была на достойном уровне. С годами эта ситуация стала изменятся. Общество
развивалось, новые технологии и медицина не стояли на месте, впервые это стало заметно по
показаниям смертности у детей.Изменения настали. Пусть не совершенные они были и получали критику, но все же процесс был
запущен. Изменения происходили в инфраструктуре здравоохранения, даже грамотность у
людей повысилась.Для иллюстрации можно привести
данные о развитии врачебной сети
земской медицины.В таблице представлена
структура причин смерти.
Число смертей от
определенных болезней
снизилось а от других
повысилось, это можно
проследить, смотря на
данные диаграммы.На данной таблице можно заметить
положительные сдвиги, точнее
возрастание уровня жизни
населения.Снижение уровня смертности стало снижать с 1890 года. И охватило всю страну. Это
можно увидеть на данной таблице.Более детальный
анализ населения
подтвердил, что на
самом деле смертность
сохраняет высокий
уровень у людей
определенного
возраста, это было
связанно с
предстоящей
революцией и войной.
Глава 3. Неэффективная рождаемость
В начале 20-го века рождаемость была колоссальная 50 на тысячу человекнаселения, тогда как в западноевропейских странах он колебался вокруг 30 на
тысячу. Такая рождаемость скорее всего была связана с изменениями, которые
стали происходить в структуре семейного быта, брака, отношений в семье.Детская смертность сохранялась, даже когда рождаемость
была наивысшей, но число выживших детей стало потихоньку
увеличиваться.В России во второй половине 19-го века стала быстро изменяться социальная
пирамида населения и все более явственно обозначался рост его потребностей, а с
другой, первые признаки демографического перехода дали знать о себе
увеличением числа выживающих детей.Многодетность перестала приносить радость, пользу и даже стало создавать
проблемы. Это относится к экономическим проблемам, так как чем больше было
детей, тем больше нужно было работать, чтобы их прокормить. Но не только эти
проблемы волновали людей. Здоровье женщин резко пошатнулось. Больше трех
детей в семье люди стали считать наказанием.Детьми стали пренебрегать,. Высокая рождаемость не была связанна с желанием у
крестьян иметь как можно больше детей, а с тем что применить средство от детей
было запрещено религией. Поэтому родители заботились только о первых трех
малышах и уповали на то, что остальные помрут.Несмотря на то, что избавление от детей считалось грехом, женщины шли на этот
риск, так как были измученны вечной беременностью. Ходили к «бабушкам»
избавляться от плода. Что в свою очередь приводило к некоторым болезням.
Произведший изгнание плода с ведома и по согласию беременной карался
исправительными арестантскими отделениями от 5 до 6 лет, а сама беременная -
тюремным заключением от 4 до 5 лет.Проблема абортов
набирала обороты. В
больницы поступали
женщины, все
больше и больше, с
просьбами избавить
их от нежелательной
беременности. Этот
вопрос стал
обсуждаться
общественностью, и
вызывал бурю
вопросов.
Глава 4. Семья в кризисе
Во второй половине XIX столетия в России семья - главный институт,в рамкахкоторого осуществляется воспроизводство населения, - вступила в полосу
глубокого и многостороннего кризиса. И этот кризис,и последующий путь,
пройденный российской семьей за ХХ век, были во многом предопределены
общими переменами в жизни России, которые быстро нарастали, по меньшей мере,
со времен отмены крепостного права, когда в стране резко ускорилось развитие
торговли, промышленности, городов, монетаристских отношений и все это
вступилов противоречие с укладом жизни традиционного русского общества
вообще и семьи, в частности.В России дольше, чем в странах Западной Европы, задержалась большая,
неразделенная семья - расширенная (т.е. состоящая из одной супружеской пары и
других, не являющихся супругами родственников разной степени близости, -
овдовевших родителей и прародителей, неженатых детей, внуков, правнуков,
дядьев, племянников и т.д.) и составная (имеющая в своем составе несколько
супружеских па и, так же как и расширенная семья, других родственников).Многие ученые считали, что господствует малая
супружеская
семья, прежде безусловно преобладала семья сложная,
которая была основной формой частного общежития,
предшествовавшей современной малой семье. Так
было, считали
они, в Западной Европе примерно до промышленной
революции, в Японии - до реставрации Мэйдзи 1868
года. Так было и в России до реформы 1861 года.
Сам факт извечного параллельного
существования малых и больших семей едва ли
вызывает сомнение. Иначе не могло и быть -
формирование того или иного типа семьи не было
жестко детерминированным процессом, речь
может идти только о том, какой была вероятность
появления каждого из них.Французский историк Э. Тодд, изучавший различные типы крестьянской
семьи в Западной Европе, предложил классификацию этих
типов, в зависимости от характера внутрисемейных отношений,
проявлявшихся прежде всего в способах пользования собственностью и ее
наследования. Основаниями для отнесения семьи к тому или иному
типу служат, с одной стороны, ценности, определяющие отношения
между родителями и детьми (они могут быть, согласно Тодду,
либеральными и авторитарными), с другой - ценности, организующие
взаимоотношения между братьями (равноправные или неравноправные).
Опираясь на эти ценностные оси, Тодд выделил четыре основных типа
семьи, характерных для Западной Европы, по крайней мере, на
протяжении последних 500 лет: «абсолютная нуклеарная семья»
(отношения родителей и детей либеральные, братьев - неравноправные),
«эгалитарная нуклеарная семья» (отношения родителей и детей -
либеральные, братьев - равноправные), «корневая семья» (отношения
родителей и детей авторитарные, братьев - неравноправные) и
«общинная семья» (отношения родителей и детей авторитарные, братьев
- равноправные)По меркам своего времени, патриархальная
семья в России была
абсолютно естественной, «нормальной».
Согласованность основных
черт такой семьи, равно как и крестьянской
общины, в которую она
входила, со строем хозяйственной жизни
делала этот тип социальной
организации прочным, устойчивым. Он же, в
свою очередь, придавал
устойчивость хозяйственной да и
политической системе. Столетиями
отцовская семья была кирпичиком, из каких
складывались общественные устои, так она и
виделись авторам прошлого века.Настал, однако, момент, когда все это здание
- вместе с семейным
фундаментом - начало терять свою вековую
устойчивость. Деревня
все в меньшей степени определяла лицо
экономики страны, а в самой
деревне натуральное хозяйство стремительно
отступало под натиском товарно-денежных
отношений. Тогда и начал трещать по швам
привычный семейный уклад.В России, как и везде, издавна существовала традиция ранних и почти всеобщих
браков. Но в Западной Европе к началу ХХ столетия эта традиция уже была
изжита. Примерно с середины второго тысячелетия здесь стал распространяться
новый, отличный от традиционного тип брачности, названный Дж. Хаджналом
«европейским» (Хаджнал1979). Его отличительными чертами были поздняя
брачность и высокая доля лиц, никогда не вступавших в брак.В России же к началу ХХ столетия почти безраздельно господствовала
традиционная ранняя и почти всеобщая брачность.Первая всеобщая перепись населения 1897 года показала, что
в конце XIX века для населения большей части России к возрасту 50 лет
было характерно состояние в браке практически всех мужчин и женщин,
доля населения, никогда не состоявшего в браке, в возрастной
группе 45–49 лет в России (как, впрочем, и в некоторых других
восточноевропейских странах) была существенно ниже, чем в странах
Западной ЕвропыВ России доля ранних браков была большой - вступление в брак
непосредственно следовало за наступлением социально
признаваемого возраста совершеннолетия, который во второй
половине XIX века для девушки в среднем по России находился в
интервале 13–16 лет, для юноши - 17–18 лет. Верхняя возрастная
граница совершеннолетия совпадала с бракоспособным возрастом.Первые признаки отхода от традиционной брачности, в частности повышения
возраста вступления в первый брак, уже появились в России во второй половине
XIX века, и какую-то роль в этом сыграло введение всеобщей воинской повинности
(с 1874 года). Но перемены были не очень ярко выражены и затронули только те
губернии, где в пореформенное время быстро развивалась промышленность,
усиливались отходничество и миграционная подвижность крестьянства.В целом, на рубеже XIX и XX веков по показателю среднего возраста вступления в
первый брак Европейская Россия, даже с учетом западных губерний с их более
поздней брачностью, была гораздо ближе к таким наиболее отсталым, аграрным
восточноевропейским странам, как Болгария, Румыния или Сербия, нежели к
странам Западной ЕвропыДореволюционная Россия почти не знала
развода, брачный союз заключался на всю
жизнь и практически не мог быть расторгнут.
Развод рассматривался церковью как
тягчайший грех и разрешался в
исключительных случаях. Основанием для
развода могло служить только «безвестное
отсутствие» и «лишение всех прав
состояния» одного из супругов
В любом случае, браки не отличались большой
долговечностью, но в основном не из-за разводов.
Вследствие высокой смертности всегда был очень высок риск
прекращения брака из-за овдовения одного из супругов. В
самом конце XIX столетия, в 1897 году, доля вдов среди всех
женщин бракоспособного возраста составляла 13,4%. У
мужчин соответствующий показатель был значительно
меньшим и составлял 5,4%.На рубеже XIX и XX веков (1896–1905) доля
повторных браков в общем числе браков
составляла примерно 14% для мужчин и 8%
для женщин. Более 40% вдовцов и примерно
70% вдов из числа вступивших в повторный
брак заключали его соответственно со
вдовами и вдовцами.
В результате, каждый мужчина и каждая
женщина, дожившие до брачного возраста и
сыгравшие свадьбу(один или более раз),
жили в браке в среднем четверть века. А если
учесть, что вне брака в России оставались
очень немногие (см. табл. 4.1), эта цифра
может быть отнесена ко всему взрослому
населению.В России уже давно пытались хоть как-то ограничить браки по принуждению. С.
Соловьев цитирует патриарший указ XVII века, предписывавший священникам
«накрепко допрашивать» женихов и невест, а также их родителей, «по любви ли и
согласию друг другу сопружествуются, а не от насилия ли или неволи».
Один из мотивов брака - недостаток рабочих рук, при этом взаимное влечение
далеко не всегда служит побудительной причиной для заключения брака».
«Главная роль брака в том, что в доме появляется лишняя работница. Влечение
молодых друг другу - второе дело».Вступление в брак было почти всеобщим. «Случаи безбрачия
в деревнях очень редки. Бывает, что некоторые девицы
остаются девственницами, но мужчин - старых холостяков
совсем не видать» .Возраст вступления в брак в России в XIX
веке был выше, чем в XVII или XVIII веках, но все же, как мы
видели, заметно ниже, чем в Западной Европе. В брак
вступали очень молодые, незрелые люди, почти дети, еще не
готовые чувствовать по-настоящему и делать
самостоятельный выбор. В этом сказывалась своя мудрость:
женить старались помоложе - «пока половой инстинкт
заглушает в парне все остальные соображения, пока воля
послабее, чтоб не женился по собственному желанию да не
выбрал неугодной жены».Ходу назад после женитьбы не
было, оставалось жить по
старинной формуле: «стерпится
- слюбится»Несуверенность супружеской семьи, ее подконтрольность ограничивали
реализацию ее возможностей, блокировали развитие ее внутреннего мира,
интимного, эмоционального характера внутрисемейных отношений.
Супружеская семья была встроена в систему связей, существенных для
жизнедеятельности большой семьи, в состав которой она входила,
чрезвычайно чувствительна к обстановке в этой семье, зависима от нее. Ее же
собственные внутренние связи и отношения, не имея достаточной
самостоятельности, оставались неразвитыми, не играли в жизни людей той
особой роли, какую они приобрели в наше время. А потому и каждый
отдельный человек ощущал себя прежде всего колесиком сложного
механизма большой семьи, обязанным исправно исполнять свой долг по
отношению к ней, и лишь в очень малой мере видел в семье среду для
раскрытия и реализации своей индивидуальности. Такая семья не была той
социализирующей средой, в которой могла сложиться независимая,
индивидуализированная человеческая личность.Противостояние старого и нового все более раскалывало Россию, и
линия этого раскола прошла через каждую семью.Россия была не первой страной, столкнувшейся с кризисом
традиционной семьи. К началу ХХ века многие западные страны
уже прошли через него, традиционная большая семья стала
достоянием истории, уступила место высокомобильной, малой,
нуклеарной, «супружеской» семье.И все же к концу XIX века старые семейные порядки в отношениях
родителей и детей уже трещали по швам, ослабли и былое
уважение родителей, и былая покорность им, хотя внешне многое
еще сохранялось. В той мере, в какой власть родителей еще
сохранялась, она все больше держалась на одной лишь прямой
экономической зависимости детей.На протяжении всей второй половины XIX
века перемены в экономических условиях
жизни семьи и во внутрисемейных
отношениях расшатывали устои большой
неразделенной семьи и нарастало число
семейных разделов. С каждым днем
становилось яснее: преимущества
большой семьи уже не перекрывают ее
недостатков, жить в такой семье становилось
все более тягостно. Скрытые от глаз
внутренние
антагонизмы большой патриархальной семьи
вышли наружу.
Глава 5. Неизбежность перемен
К началу ХХ века российское общество оказалось перед лицом острейшихэкономических и социальных проблем, на фоне которых демографические и
семейные неурядицы могли выглядеть не самыми главными. Огромная смертность,
учащавшиеся попытки уклониться от рождения детей или отказ от детей, уже
рожденных, «падение семейных нравов», женское эмансипационное движение в
городах и «бабий бунт» в деревне, непокорность взрослых детей и ослабевавшая
родительская власть, умножавшиеся крестьянские семейные разделы - все это
говорило об обесценении вековых заповедей семейной жизни, об усиливающемся
ее разладе.Разлад был замечен всеми и стал объектом критики, самокритики русского
общества, все более осознававшего необходимость обновления. И речь идет, в
первую очередь, не о словесной критике, исходящей от каких-то продвинутых
писателей или политиков. Ее содержало само поведение людей - и в городе и в
деревне, - с каждым годом все более отходившее от традиционного канона. А то,
что писалось в газетах и журналах, в художественной литературе, было лишь
отражением и попытками осмысления происходящего.Экономическая необходимость предписывала определенные формы
организации семейного производства, разделения труда в семье и т.п., но
семья и общество всегда вынуждены были считаться также с демографической
необходимостью, которая ставила предел даже и экономическим требованиям.
Ей были подчинены многие важнейшие нормы и стереотипы поведения.
Культурная и религиозная традиция отводила высокое место ценностям
материнства и отцовства и в то же время налагала суровые запреты на
маргинальные формы поведения, которые могли позволить женщине или
супружеской паре уклониться от выполнения своего родительского долга.
Никакое своеволие не допускалось, принцип «человек для семьи» находил
здесь одно из самых прочных своих оснований.В самом деле, чем меньше времени, сил, энергии требует от женщины и
семьи биологическое воспроизводство, тем больше они могут
расходоваться - без ущерба для продолжения рода - на воспроизводство
социальное: саморазвитие и самореализацию личности, организацию
межпоколенного взаимодействия, социализацию детей, передачу и
обновление культурных образцов, производство материальных благ
и т.п.
Старые же семейные порядки никакого выбора не признают, семейные роли и
семейные обязанности строго раз и навсегда закреплены, что и оправдано
экономической и демографической необходимостью, интересами
физического выживания. Стоит этим двум необходимостям хоть немного
ослабеть, и жесткая предопределенность человеческой судьбы теряет свое
оправдание. Привычные формы демографического и семейного поведения
перестают удовлетворять людей, появляется новая активность, направленная
на то, чтобы заполнить расширившееся пространство свободы, добиться более
долгой жизни для себя и своих детей, отстоять интимность своей семейной
жизни, открыть для себя новые социальные роли, полнее реализовать себя.Критика старых семейных отношений и
поиск новых - отчасти под влиянием
внутренних перемен, но в немалой степени и
под влиянием усваиваемых постепенно
западных образцов - быстро нарастали в
России на рубеже XIX и XX веков, нередко
принимали причудливую форму, но, в любом
случае, свидетельствовали о том, что
прежние семейные порядки все меньше
удовлетворяли людей, требовали замены.
Глава 6. От крестьянской к городской семье
В начале XX века преобладающим типом семьи в России была традиционнаякрестьянская семья, и мало кто думал, что дни ее сочтены и понадобится всего
несколько десятилетий, чтобы под натиском форсированных индустриализации и
урбанизации такая семья в России ушла в прошлое - как и сама традиционная
российская деревня.Уже к середине минувшего столетия в России
количественно преобладали семьи городских
жителей, и доля таких
городских семей все время росла. Между 1926
и 1989 годами численность населения России
увеличилась на 59%, численность городского
населения - в 6,6 раза, число городских
семей - более чем в 8 раз.В России, как и в
некоторых других
республиках
бывшего СССР,
эти общемировые
тенденции были
доведены до
крайности, в
частности, в том,
что касается
саларизации
женского труда.В
70–80-е годы ХХ
века занятость
женщин во
внедомашнем
производстве
почти не
отличалась от
занятости
мужчин.Еще одно ключевое изменение, которое также не могло не сказаться на семье и
семейных ролях, - стремительный рост уровня образования мужчин и особенно
женщин. В России даже в 1920-е годы проблемой была обычная грамотность,
уменье читать и писать. Начиная
с поколений, родившихся во второй половине 1930-х годов, быстро росла доля
мужчин и женщин, получающих высшее или среднее образование. У мужчин,
родившихся в первой половине 30-х годов, среднее или высшее образование
получали 333 человека на тысячу, у женщин - 294. Для родившихся тридцать лет
спустя, в первой половине 60-х годов, соответствующие показатели были 911 и 947 .В итоге резко возросли даже минимальные «вложения в человека» - причем как
вложения семьи, так и вложения общества, тогда как ресурсы и семьи, и общества в
1920–1930>х годах были более чем ограниченными.Быстрое снижение рождаемости коренным образом изменило все «расписание»
семейной жизни. Вынашивание и вскармливание детей, занимавшее десятилетия
жизни крестьянской женщины, теперь укладывалось в несколько лет, причем
период, на который приходятся эти годы, женщина может выбирать сама.
Пространство специфических биологических материнских функций, занимавшее
огромное место в жизни традиционной семьи, резко сузилось, и соответственно
расширилось пространство для выполнения других, свободно выбираемых
социальных функций. Этому способствовал и полный или частичный «перехват»
многих важнейших функций семьи публичными институтами, что также
существенно меняло всю конфигурацию семейной жизни.Разрушение традиционной крестьянской жизни, резко ускорившееся с конца 1920х годов, массовая миграция в города, изменение характера трудовой деятельности,
снижение смертности и рождаемости, рост образования, развитие системы
внесемейного воспитания, - все это лишь небольшая часть списка перемен,
которые взломали привычный семейный уклад россиян. Мир, в котором
существовала семья, стал иным, не могла не измениться и семья: ее
основополагающие функции, образ жизни, ритм формирования, семейные роли,
внутрисемейные отношения, семейная мораль - все вступило в полосу обновления.
Это обновление облегчалось тем, что традиционная, патриархальная семья уже
давно потеряла свою былую прочность. Кризис, который разъедал крестьянскую
семью в России на протяжении всей пореформенной эпохи, подорвал ее силы, ее
способность сопротивляться переменам, способствовал их ускорению.Модернизация российской семьи, если
верить статистике, не сопровождалась
существенным изменением доли лиц,
живущих в семьях.Этого нельзя сказать о
размере и составе самих
семей - и то,
и другое быстро менялось.
Сразу после революции и
гражданской войны
большие семьи еще
удерживали свои позиции.
В 1920 году средний размер
сельской семьи (тогда
преобладавшей) составлял
5,6 человека. Но начиная с
конца 20-х годов размер
семьи стал быстро
сокращаться.Во время
микропереписи
населения 1994 года
в России, в
соответствии с
международной
практикой, впервые
учитывались не
семьи, а
домохозяйства. В
отличие от семьи,
они могли включать
в себя и не
родственников, а
также состоять из
одного человека. С
учетом этой
последней категории
домохозяйств их
средний размер
меньше среднего
размера семьи.
Среднее число членов домохозяйства в городе и в
деревне оказалось практически одинаковым, но при
разном распределении их по числу членов: в деревне
было заметно меньше как самых больших, так и самых
малых домохозяйств.В 70–80-х годах свыше 90% всех семей
относились к одному из этих трех видов.
К концу ХХ века в
Р.Ф. наиболее
распространенными
были три
разновидности
семьи: а)
супружеская пара с
детьми или без
детей (нуклеарная
семья); б) один из
родителей с детьми
(неполная
нуклеарная семья);
в) супружеская пара
с детьми или без
детей с одним из
родителей супругов
и другими
родственниками
(сложная семья с
супружеским
ядром).Процесс нуклеаризации семьи в России продвинулся очень далеко, но, возможно,
все же еще не закончился. Одной из причин этого может быть недостаточная
жилищная обеспеченность, которая в ряде случаев может препятствовать полному
обособлению супружеской семьи.По данным микропереписи 1994 года, на исходе ХХ века в России была довольно
высока доля домохозяйств с несовершеннолетними детьми - 46,6% всех
домохозяйств. Однако среднее число детей, приходящихся на одно домохозяйство,
было невелико - 1,6. Даже среди полных семей половина имела по одному ребенку
и только каждая десятая - по три и более. Среди неполных семей по одному
ребенку имели более 2/3, а среди неполных семей, включающих в себя не только
одинокого родителя с детьми, но и других родственников, - почти 3/4. В неполных
семьях воспитывался каждый седьмой российский ребенок, не достигший 18 лет, -
меньше, чем в США и многих европейских странах.Объективный смысл института брака всегда
заключался в том, что он создавал
социальные рамки отношений мужчины и
женщины в той части этих отношений,
которая касалась сексуальной жизни и
производства потомства. Конечно,
существовало еще множество функций -
экономических и социальных, - которые
попутно выполнял брак, множество
отношений, которые регулировались с его
помощью. Но такие отношения, например
имущественные отношения между членами
семьи, могли существовать и существовали и
независимо от брака, а права и обязанности,
связанные с сексуальной жизнью и
производством потомства, как правило,
давал только брак.Основные линии эволюции российской семьи в
ХХ века были, конечно, во многом
предопределены общим характером
модернизационных изменений, превращавших
страну из аграрной в промышленную, из сельской
в городскую. Но эта эволюция происходила не
спонтанно, она то
подстегивалась, то сдерживалась разного рода
конъюнктурными обстоятельствами и
политическими решениями, которые далеко не
всегда
соответствовали объективным требованиям,
направлению и ритму
трансформации семейной.К началу ХХ века такие более свободные, более современные формы семьи начали
складываться в российском обществе, прежде всего в том его слое, который
получил название «интеллигенции», здесь постепенно утверждалась
«буржуазная», городская семья.В первые послереволюционные годы исторически оправданная критика
патриархальной семьи приобрела радикальный характер и переросла в отрицание
не только архаичных, отживших форм семьи и принципов семейных отношений,
но и института семьи как такового. Официальные идеологи того времени были
убеждены, что «в коммунистическом обществе вместе с окончательным
исчезновением частной собственности и угнетения женщины, исчезнут и
проституция, и семья».В 1960-х годах такие взгляды имели под собой еще меньше почвы, чем в 1920-х или
1930-х, ибо теперь они были направлены не против устаревшей патриархальной
семьи, а против семьи, прошедшей уже через многие этапы обновления, которое
было неизбежным и необходимым ответом на кризис ее старой патриархальной
формы. Обновлявшаяся семья в СССР двигалась в том же направлении, что и во
всех странах европейской культуры. Постепенно уходил в прошлое принцип
человек для семьи, общество и сама семья мало-помалу осваивали новый принцип:
семья для человека. Но на этом пути семью подстерегали и новые трудности, выйдя
из одного кризиса, она очень скоро попала в другой.Полного признания в условиях советской консервативной модернизации новый
принцип семейного существования получить не мог. Значительная часть общества
была не готова к восприятию модернизационных перемен и внутренне
сопротивлялась им. Ничего не могло облегчить модернизацию института семьи, но
проложило путь к консервированию ее архаичных форм. Советское государство
очень быстро отказалось от следования «революционной теории» и во многом
стало возрождать ценности патриархальной семьи - со всеми оговорками, которые
вытекают из противоречивого характера советской модели модернизации.Официальная позиция в отношении семьи в СССР никогда не была
последовательной. Трудно сказать, чего в действительности хотели
советские политики и идеологи и знали ли они это сами. Если говорить о
тех поколениях советских руководителей, которые утвердились у власти
после сталинских чисток 30-х годов, то они внутренне, несомненно,
больше симпатизировали патриархальному принципу
человек длясемьи, а не шедшему ему на смену новому принципу семья для
человека и поэтому сознательно или бессознательно тормозили
утверждение этого последнего, охотно подыгрывали ностальгическим
настроениям
первых городских поколений, архаичной «семейной идеологии», ставшей
одной из составляющих всей официальной идеологии, основанной на
принципе человек для...Следует сказать еще и о том, что
мобилизационное напряжение советских
десятилетий не допускало существования
каких бы то ни было конкурирующих с
государством автономных институтов с их
собственной системой принятия решений. Не
могла быть таким институтом и семья - ни
традиционная с ее высоким авторитетом
«главы семьи», ни новая городская с
характерными для нее «непрозрачными»
стенами, окружающими ее достаточно
закрытый интимный мир. Поэтому в
советское время в явном или неявном виде
восстановленный принцип человек для
семьи дополнился новым принципом: семья
для государства.Эволюция взглядов на семью в последние
десятилетия ХХ века
отражала объективные процессы
постепенного утверждения городской
семьи в новом социальном мире, ее
возраставшую тягу к самостоятельности,
«суверенности», хотя, конечно, десятилетия
государственного
патернализма оставили глубокий след. Но
все же разрыв с идеями всеобъемлющего
патернализма, равно как и с тесно связанным
с ним
принципом семья для государства, к концу
столетия обозначился довольно четко.На протяжении ХХ века отношение к браку и разводу в России, равно как и
официальные нормы матримониального поведения, регулируемые брачносемейным законодательством, не раз менялись, иногда очень резко. Несколько
упрощая и схематизируя сложный процесс эволюции института брака на
протяжении ста лет, можно выделить три главных этапа этой эволюции, и на
каждом из них соотношение модернизационной и контрмодернизационной
составляющих складывалось по-разному. На первом этапе, продолжавшемся
примерно до середины 1930-х годов, развитие брачно-семейных отношений имело
в целом ярко выраженную либеральную направленность.Второй этап - с середины
1930-х до середины 1950-х - характеризовался тенденцией к жесткому
регулированию брачно-семейной сферы. На третьем этапе, начиная с середины
1950-х годов, шло медленное возвратное движение к либерализации брачносемейных отношений.
Глава 7. Меняющиеся параметры матримониального поведения
К началу столетия в России отмечалось постепенное снижение частоты вступленияв брак: общий коэффициент брачности в 1871–1875 годах составлял 10‰, в 1891–
1900 годах - 9‰, к 1911 году он понизился до 8‰.Люди не перестали вступать в брак, они лишь
перестали его регистрировать, ибо в этом не
было никакой надобности. Особенно резким
было падение показателя во второй половине
1930-х годов.Высокий общий коэффициент брачности
продержался примерно до конца 1950-х
годов, а затем снова началось его падение,
сменившееся подъемом в середине 1960-х
годов, связанным - по крайней мере,
отчасти -с либерализацией развода в 1965
году: тогда были формально расторгнуты
давно распавшиеся браки и
зарегистрированы новые, уже
существовавшие, но не оформлявшиеся из-за
отсутствия развода у одного или
обоих фактических супругов. Подъем
продолжался до конца 1970-х годов, а затем
снова началось затяжное падение,
оказавшееся очень глубоким. К концу
столетия общий коэффициент брачности
опустился до очень низкого уровня конца
1930-х годов. И, по-видимому, это снова было
связано с массовым распространением
нерегистрируемых союзов.Накануне войны, в 1940 году,
коэффициент брачности в России
был очень низким, для первых
браков он составлял 0,55 для
женщин и 0,57 - для мужчин.
После окончания войны он, как и
общий коэффициент, резко
повысился, особенно у мужчин.
По сравнению с довоенным его
значение для мужчин
увеличилось в 5 раз для всех
браков и в 4 раза для браков
первой очередности и достигло
2,4 и 2,1 брака на одного
мужчину условного поколения
соответственно. У женщин это
увеличение было меньшим, но
тоже весьма значительным: в 3
раза для всех браков и в 2,5 раза
для первых браков, что
составляло соответственно 1,4 и
1,2 брака на одну женщину
условного поколения.Колебания, вызванные дезорганизацией брачного рынка, в основном закончились
к началу 1970-х годов, после чего наступил период относительной стабильности
брачности, хотя уже в этот период стала просматриваться тенденция к снижению ее
общей интенсивности. С конца 1970>х среднее число первых браков на одного
мужчину устойчиво опустилось ниже единицы, с 1980 года то же стало характерно
и для женщин. После 1991 года и у тех и у других началось резкое падение
показателя и за несколько лет он опустился до чрезвычайно низкого уровня конца
1930-х годов.По ее данным, из общего числа живущих в
браке в незарегистрированном браке
состояло 6,5% мужчин и 6,6% женщин, хотя,
возможно, действительное распространение
незарегистрированных браков было
большим, чем смогла уловить
микроперепись. По данным проводившихся
во второй половине 1990-х годов локальных
исследований, их распространение было
значительно большим.Данные
микропереписи
1994 года
подтвердили, что
отказ от
регистрации
повторного
брачного союза к
этому времени уже
давно
стал
распространенной
нормой. Вариация
по возрасту доли
тех, кто свой
повторный брак не
регистрировал,
невелика и
составляет 26–30%
для мужчин и
женщин в
возрастах от 30 до
70 лет.Гораздо больше вопросов возникает в связи с тем, что доля
мужчин и женщин,
никогда не состоявших в браке в возрасте 45–49 лет, в
России на протяжении ХХ столетия менялась очень мало -
на это указывают результаты всех переписей советского
времени, которые содержат необходимую информацию о
брачном состоянии.Низкий
уровень
окончател
ьного
безбрачия
российски
х женщин
подтвержд
ают и
оценки по
пятилетни
м группам
поколений
, начиная с
родившихс
я в первом
десятилети
и ХХ века.Таким образом, даже у поколений с самой тяжелой демографической судьбой,
например у поколений, родившихся в годы Гражданской войны, переживших в
детском или подростковом возрасте коллективизацию и голод и проходивших
через возраста максимальной брачности во время Второй мировой войны, уровень
окончательного безбрачия был не выше, а иногда и ниже, чем у их сверстников во
вполне благополучных европейских странах. А у поколений, чья демографическая
судьба сложилась относительно более благоприятно, несмотря на низкие
показатели зарегистрированной брачности, доля тех, кто ни разу не вступил в брак
к 50 годам, оказалась примерно такой же низкой, какой она была в России до
революции. Это едва ли было бы возможно, если бы принимались во внимание
только зарегистрированные браки.Еще один показатель
распространенности в некоторые
периоды ХХ века нерегистрируемых
браков - уровень внебрачной
рождаемости.Доля внебрачных
рождений с той
поры уверенно
снижалась,
достигнув
минимальных
значений в конце
1960-х годов. После
этого она
стабильно
держалась на
низком уровне -
чуть более 10% -
до начала 1980-х
годов, в этот
период
стабильными
оставались и
показатели
брачности.При таком подходе послевоенные тенденции распространенности внебрачных
рождений не изменяются, но распространенность явления сокращается почти в два
раза: в 70-х годах - до 6% (вместо 11%), в конце 8-х - до 7–8% (вместо 13–14%), в
конце 90-х - до 15% (вместо 27–28%) от общего числа родившихся всех категорий
(рис. 7.4).К тому же нельзя не видеть, что речь здесь вообще идет не о чисто российском или
постсоветском феномене. Рост внебрачной рождаемости в последние десятилетия ХХ
века - универсальная тенденция, обозначившаяся в большинстве промышленных,
городских обществ в послевоенные десятилетия.
К концу
столетия в ряду
экономически
развитых стран
Россия занимает
серединное
положение как
по уровню
показателей
внебрачной
рождаемости,
так и по темпам
их изменения.Увеличение доли внебрачных рождений у
самых молодых матерей (до 20 лет) с 20,2% в
1990 году до 41% в 2000 году не
сопровождалось ростом числа абортов.
Напротив, эти показатели менялись
в прямо противоположных направлениях,
интенсивность искусственных абортов в
указанной возрастной группе упала в два
раза. Косвенно это свидетельствует о том, что
число незапланированных, добрачных
беременностей от случайных связей
существенным образом не увеличилось, хотя
имеются социологические данные,
показывающие, что сексуальная активность у
подростков за последнее десятилетие
минувшего века выросла.В России, как и везде, на уровне массового сознания происходит смена отношения к
официальному зарегистрированному браку как обязательной, едва ли не
единственной форме совместной жизни, непосредственно вытекающей из так или
иначе сложившихся отношений между сексуальными партнерами.
Незапланированная или случайная беременность уже не является должным
основанием для немедленной регистрации брака, партнерство до брака может и не
нести черты подготовки к нему, фактически сложившиеся брачные отношения
совсем не обязательно должны закрепляться регистрацией в ЗАГСе и т.п. Снижение
показателей брачности, особенно между очень молодыми партнерами,
произошедшее в России за последние 10–15 лет XX века, это подтверждает.
Двукратный рост доли внебрачных рождений в возрастной группе женщин до 20
лет за 1990-е годы, скорее всего, говорит лишь о снижении распространенности
браков «вдогонку», стимулированных случайной беременностью. Если происходит
повышение распространенности фактических браков без регистрации в возрастной
группе 20–30 лет, то не удивительно, что растет и внебрачная рождаемость.в России в 1930–
1950-х годах
наблюдалось
повышение
возраста
вступления в
брак, а поколения
женщин 1910–
1930 годов
рождения
характеризовалис
ь повышенной, по
сравнению с
предшествующим
и поколениями,
долей никогда не
состоявших в
браке к концу
жизни.График демонстрирует, на
Сколько мало изменилась возрастная функция вступления в первый
брак для
женщины в течение XX века. Таким
образом, в России социальная норма
выходить замуж в 18–22 лет устояла на протяжении жизни
нескольких поколений, несмотря на гигантские политические и
социально-экономические изменения, произошедшие за это время в
российском обществе.Основные показатели из опубликованных ранее таблиц
вступления в первый брак для условных поколений
женщин, позволяющих
проследить изменение модели брачности в России за 100
лет, приведены в таблицах.Влияние войны на брачность и брачную
структуру ослабевало постепенно, по мере
сглаживания и исчезновения половых
диспропорций. Период нормализации
брачности длился до конца 1970-х годов.Вплоть до недавнего времени
мы не располагали данными
о динамике брачности по
реальным поколениям
применительно к женщинам,
собственно Российской
Федерации. Имеются
свидетельства, что таблицы
брачности для РСФСР все же
строились на основе
выборочных обследований,
например уже
упоминавшегося
обследования
1967 года или 5%-го
обследования населения
СССР 1985 года. Выдержки
из таблиц, построенных по
материалам микропереписи
1985 года, касающиеся доли
женщин и мужчин 1915–1964
годов рождения, вступивших
в первый брак к некоторым
возрастам, приводились в
печати.Однако сами таблицы никогда не публиковались. Восполнить этот
пробел удалось только после проведения микропереписи населения
1994 года, переписной лист которой содержал все необходимые
вопросы.Выполнив
специальную
разработку
индивидуальных
данных
микропереписи
ученые
проследили
брачную и
репродуктивную
судьбу
поколений
российских
женщин 1910–
1934 годов
рождения.В настоящем
исследовании
индивидуальные
данные
микропереписи
1994 года были
использованы для
построения полных
(по однолетним
возрастным
группам) таблиц
вступления в
первый брак для
всех однолетних
когорт женщин
1900–1974 годов
рождения (табл.
7.10–7.12)Комбинированные таблицы брачности для реальных поколений, учитывающие
вероятность дожития до того или иного возраста, при исключительно
«переписном» характере исходных данных получены быть не могут. Также не ясен
вопрос, в какой мере могут сказаться на показателях брачности особенности
построения конкретной выборки для микропереписи населения 1994 года.
Известно, что микроперепись имела некоторые систематические смещения
выборки относительно генеральной совокупности - всего населения РоссииВ меньшей степени испытала деструктивное
воздействие исторических событий брачность
женщин, родившихся в самом начале ХХ века.
Первая половина 1920-х годов, когда эти
поколения проходили через возраст максимальной
брачности, была периодом нормализации жизни
крестьянского большинства населения страны.
Трудности и лишения, испытанные позднее, в
период коллективизации, голода и форсированной
индустриализации, оставили гораздо более
глубокие следы на возрастных кривых брачности.
На кривых вероятностей вступления в брак для
поколений 1900–1904 и 1905–1909 годов рождения
видны три асинхронные волны, указывающие на
то, в каком возрасте эти поколения встретили
Гражданскую войну, «великий перелом» и
последовавший за ним голод, а затем и Вторую
мировую войну - во всех трех случаях
происходило более резкое понижение вероятности
вступления в брак у этих поколений, нарушавшее
плавность кривой.Более резкие колебания
возрастных вероятностей
вступления в брак наблюдаются
для поколений 1910–1914 и 1915–
1919 годов рождения.
Особенно сильно пострадали от невзгод
войны поколения женщин 1920–1929
годов рождения, молодость которых
пришлась на годы Второй мировой войны
и послевоенное десятилетие, когда сильнее
всего ощущалась диспропорция полов.Все поколения,
начиная с
родившихся во
второй половине
1920-х годов,
демонстрируют
постепенный
возврат к
прежней,
традиционной
для России
модели ранней и
всеобщей
брачности.На рисунках 7.14–7.16
представлена подробная
динамика основных
характеристик вступления в
первый брак российских женщин
1900–1964 годов рождения:
распределения женщин по
возрасту вступления в брак, доли
женщин, вступивших в брак к 20,
25, 30 и 35 годам, и среднего
возраста вступления в брак.
Анализ влияния социальных
катаклизмов первой половины
ХХ века на возрастную модель
российской брачности
показывает, что, внеся
значительные возмущения при
реализации этой модели у ряда
поколений, они практически не
изменили саму модель.Соблюдение традиционной нормы всеобщности пребывания в браке для многих
поколений в России было достигнуто посредством вынужденных сдвигов календаря
вступления в первый брак в период социальных невзгод (откладывание брака на
несколько лет с последующей реализацией намерений в более позднем возрасте).
Следствием таких сдвигов и стало временное повышение среднего возраста
вступления в брак в женских поколениях 1905–1925 годов рождения.Нормализация брачности после возмущений, вызванных войной, привела к
постепенному возврату к ее традиционной возрастной модели. Уже поколения
женщин, родившиеся в 1930–1950-х годах, демонстрировали последовательное
снижение возраста вступления в брак, а поколения, родившиеся в конце 1950-х -
первой половине 1960-х годов, следовали возрастной модели брачности, мало
отличавшейся от той, которая была распространена в России на рубеже XIX–XX
веков.Во второй половине минувшего столетия легко выделить два
периода изменений возраста вступления в первый брак:
устойчивое снижение показателя вплоть до середины 1990-х
годов и перелом тенденции - быстрый рост возраста жениха
и невесты в последние годы
Столетия.Более того, дальнейшее омоложение
брачности шло какое-то время в России
синхронно и теми же темпами, что и в других
развитых странах.
К 1950 году, по данным
регистрации, средний
возраст вступления в
первый брак в России на
короткий срок достиг своего
исторического максимума
(27,1 года для женщин и
29,8 года для мужчин). Если
оставить в стороне
причины, вызвавшие этот
подъем (реализация
отложенных браков,
кризисные нарушения
половых пропорций), то
нельзя не заметить, что
Россия, благодаря этому
подъему, вышла на
возрастные характеристики
брачности,
типичные для поздней
брачности в странах Запада,
не менявшиеся там вплоть
до 1940-х годов.В России же снижение возраста вступления в
брак не прерывалось до середины 1990-х гг.,
так что возрастная модель брачности в
России, как, впрочем, и в других странах
Восточной Европы, снова все более
отдалялась от западной.В послевоенное время наблюдалось сближение показателей вступления в
повторный брак у мужчин и женщин, главным образом за счет уменьшения
вероятности заключения повторного брака у мужчин. Напротив, у женщин
сформировалась в целом положительная тенденция усиления компенсаторной
функции повторного брака, по-видимому, за счет снижения рождаемости и
изменения социальных норм, касающихся возможности для женщины с детьми
искать нового семейного партнера.
Глава 8. Второй демографический переход и будущее семьи и брака.
Изменения в сфере семьи и брака в России ХХ века тесно переплетались сменяющимися идеологическими поветриями, позицией и политикой государства, с
резкими изменениями законодательства, и могло показаться, что все эти внешние
влияния создавали совершенно особую Российско-советскую модель
формирования семьи, не похожую на соответствующую «западную» модель,
складывавшуюся в иных политических и экономических условиях. На самом же
деле, анализ всех доступных параметров семейного и матримониального поведения
показывает, что Россия все время следовала по общему с западными странами
пути, а все попытки законодательного и прочего воздействия на такое поведение
россиян могли лишь несколько ускорить или, напротив, замедлить такое движение.
Иначе не могло и быть, ибо в основе всех перемен лежат однотипные для всех
промышленно>городских обществ материальные условия жизни, труда, быта,
соответствующая этим условиям система ценностей.Первый демографический переход характеризовался возросшим контролем над
рождаемостью, который привел к сокращению рождаемости в старших
родительских возрастах и, соответственно, снижению общей рождаемости в целом.
Степень индивидуально-семейного контроля над рождаемостью возрастала
монотонно с возрастом, длительностью брака и очередностью рождений. Снижение
рождаемости в старших возрастах вело к снижению среднего возраста материнства
и даже в некоторой степени усилило тенденцию к снижению возраста вступления в
брак к середине 1960-х годов.Второй демографический переходсвязан с не менее фундаментальными сдвигами в
жизненном цикле человека, чем первый: еще более расширяется свобода выбора
брачного партнера и форм совместной жизни, еще более ответственным становится
подход к последствиям сексуальных отношений, чему соответствует более
высокая,чем прежде, эффективность планирования сроков появления потомства.
Одним словом, возрастают возможности каждого человека управлять своей
индивидуальной судьбой. «Супружество более не обязательно предполагает
совместное проживание, совместное проживание возможно без заключения брака,
деторождение далеко не всегда происходит в браке и на место стандартной
последовательности событий в индивидуальных биографиях приходит
разнообразие индивидуальных жизненных путей»Второй демографический переход -
новейший этап демографической
модернизации, в который даже
продвинутые западные общества
вступили сравнительно недавно - в
последней трети XX века. Критерием
начавшихся перемен может служить
снижение рождаемости у женщин
до 20 лет и повышение возраста
вступления в первый брак.Разные страны подошли к началу второго
демографического перехода с различным
багажом историко-культурных особенностей
и традиций, определяющих социально
принятые возрастные рамки завершения
образования, выделения из родительской
семьи, вступления
в брак и других событий, ассоциирующихся с
началом взрослой жизни. В таблице 8.2
приведены возрастные характеристики таких
событий для двух поколений - начала 1950-х
и начала 1960-х годов
рождения - в некоторых европейских
странах.Итоги, с которыми страны подошли к
началу XXI века, представлены в таблице
8.3. И возраст вступления в брак, и возраст
рождения
первого и последующих детей в развитом
мире, существенно различаясь по странам,
повсеместно продолжают увеличиваться.
Эта тенденция, хотя и с некоторым
замедлением, сохраняется даже в странах
далеко продвинувшихся по пути второго
демографического перехода. За
несколько десятилетий средний возраст
вступления в зарегистрированный брак и
возраст рождения первенца увеличились в
западных странах на 3–4 года, превысив 26
лет для женщины (а более чем в
десяткестран - и 27 лет), причем нередко
регистрация брака следует за рождением
ребенка, а не наоборот. Если к началу
нынешнего этапа эволюциивозрастной
модели рождаемости вклад
матерей до 25 лет в итоговые показатели
рождаемости в разных странах варьировал в
пределах от 40 до 60%, то в конце столетияв
11 странах он составлял 21–30%, а в 10
странах - 20% и менее.Лаг отставания стран
Восточной Европы
все еще более чем очевиден.
На исходе столетия женщины
в этой части Европы вступали
в первый брак и рожали
первенца в среднем на 4–5
лет раньше, чем на Западе, а
доля рождений,
приходящихся на молодые
возраста (до 25 лет),
составляла до половины и
более от общего числа
родившихся. Насколько
сильно возрастная модель
рождаемости в России все
еще отличается от модели в
западных странах со сходным
уровнем рождаемости,
наглядно демонстрирует
рисунок 8.1.
Глава 9. Что такое модернизация рождаемости?
Как уже отмечалось, в начале ХХ века уровень рождаемости в России был одним изсамых высоких, зафиксированных когда-либо в крупной стране. Прошло сто лет, и
Россия оказалась в числе стран с самой низкой в мире рождаемостью. Ее падение
на протяжении столетия шло неравномерно, но было почти непрерывным.Модернизация рождаемости - не просто переход от
одной колиественной модели рождаемости к другой. Она
в то же время - и глубинное преобразование всей
системы социокультурных регуляторов прокреативного
поведения людей, а значит, и составная часть изменений
принципов детерминации социального поведения вообще.
«Внешняя» нормативная детерминация прокреативного
поведения, множество жестких предписаний и запретов,
практически не оставлявших человеку или семье никакой
свободы выбора в вопросах производства потомства,
уступают место «внутренней» детерминации, за которой
стоит конкуренция многообразных и все время меняющих
свой относительный вес потребностей каждого индивида
и каждой отдельной семьи. В условиях такой конкуренции
любой человек с развитыми потребностями постоянно
оказывается перед необходимостью выбора, который он
постоянно и делает - свободно, но ориентируясь на
исповедываемую им систему ценностей. Однако это вовсе
не значит, что свобода индивидуального выбора
освобождает человека и его действия от социального
контроля. Просто короткий поводок заменяется длинным.Что можно сказать о модернизации
рождаемости? Высоко оценивая ее
прогрессивный смысл как одной из главных
составляющих общей модернизации,
создавшей нас и наше современное общество,
ее раскрепощающую роль, ее
демократизирующие последствия (она
делает доступным большинству то, что
раньше было уделом лишь очень немногих),
ее никак нельзя рассматривать как
наступление века вечного блаженства.
Модернизация рождаемости несомненно
увеличивает ресурсные возможности
общества, делает его богаче. Но позволяя
благодаря этому решить многие давние
проблемы, она порождает новые, ставит
человека, семью и общество перед новыми
вызовами.Эти вызовы многообразны, мы еще не раз обратимся к ним в этой книге, как и к
тем выигрышам, которые несут всем нам перемены в рождаемости. Но прежде
рассмотрим более подробно, как протекали эти модернизационные перемены в
России в ХХ веке, какими историческими обстоятельствами они сопровождались, к
каким результатам привели
-- [ Страница 1 ] --
Демографическая модернизация России
НОВАЯ и с т о р и я
Демографическая модернизация России, 1900–2000
Под редакцией Анатолия
Вишневского
Н О В О Е издательство
ББК 60.7:63.3(2)6
Серия «Новая история» издается с 2003 года
Издатель Евгений Пермяков
Продюсер Андрей Курилкин
Дизайн Анатолий Гусев
Издание осуществлено при поддержке Фонда Джона и Кэтрин Макартуров Редактор Андрей Курилкин Графика Рубен Ванециан Фотографии на обложке Александр Родченко, «Пионер трубач», 1930 Неизвестный фотограф, 1920 е годы Демографическая модернизация России, 1900– Д31 Под ред. А.Г. Вишневского М.: Новое издательство, 2006. - 608 с. - (Новая история).
ISBN 5 98379 042 Книга, подготовленная коллективом исследователей под руководством крупнейшего российского демографа Анатолия Вишневского, представляет собой первый масштабный опыт осмысления противоречивой демографической истории России XX века. Авторы видят ее как историю демо графической модернизации, в корне изменившей многие важнейшие стороны частной и публич ной жизни россиян, но все еще остающейся незавершенной. Детальное исследование огромного статистического материала, представленного в книге в нескольких сотнях графиков и таблиц, позволяет показать, как и почему в течение последних ста лет менялось матримониальное, прокреативное, сексуальное, семейное и жизнеохранительное поведение жителей России и в чем сегодня сказывается незавершенность этих перемен.
УДК 314. ББК 60.7:63.3(2) ISBN 5 98379 042 0 © Новое издательство, Оглавление 8 Предисловие 9 Введение. Что такое демографическая модернизация?
Часть 1 От какого берега мы отчалили 15 Глава 1. Светлое прошлое или тупики демографической архаики?
18 Глава 2. Средневековая смертность 18 Затянувшееся отставание 2. 20 Пассивность перед лицом смерти 2. 24 Начало перемен 2. 29 Глава 3. Неэффективная рождаемость 29 Российская рождаемость 3. накануне демографического перехода 30 Многодетность или многорождаемость?
3. 32 Была ли многодетность желанной?
4. 50 Супружеская семья в поисках суверенитета 4. 58 Бунт на семейном корабле 4. 62 Глава 5. Неизбежность перемен Часть 2 Обновление семьи и брака 67 Глава 6. От крестьянской семьи к городской 67 Семья в новой социальной среде 6. 69 Нуклеаризация семьи, эволюция ее размера и состава 6. 72 Новый смысл брака 6. 76 Противоречия советского варианта 6. модернизации семьи 96 Глава 7. Меняющиеся параметры матримониального поведения 96 Регистрируемые и нерегистрируемые браки 7. 107 Возраст вступления в первый брак 7. 127 Прекращение брака 7. 134 Повторные браки 7. 137 Глава 8. Второй демографический переход и будущее семьи и брака 137 Сущность второго демографического перехода 8. 139 Изменения возрастной модели рождаемости 8. и брачности Часть 3 Модернизация рождаемости 149 Глава 9. Что такое модернизация рождаемости?
153 Глава 10. Итоговая рождаемость реальных и условных поколений женщин 153 Сто лет падения рождаемости 10. 159 Первый этап ускоренного падения рождаемости 10. (поколения 1878–1890 годов рождения) 160 Второй этап ускоренного падения рождаемости 10. (поколения 1900–1920 годов рождения) 163 Почему в России не было «бэби бума»?
10. 169 Этап замедляющегося снижения и стабилизации рождаемости 10. (поколения 1921–1960 годов рождения) 173 Новейший этап снижения рождаемости 10. (поколения матерей, родившихся в 1965–1970 годах) 176 Глава 11. Очередность рождения 176 От старого к новому распределению женщин 11. по числу рожденных детей 179 Эволюция вероятности увеличения семьи 11. 184 Глава 12. Возраст матери при рождении ребенка 184 Изменения среднего возраста матери в реальных поколениях 12. 185 Изменения среднего возраста матери в условных поколениях 12. 189 Средний возраст матери при рождении очередного ребенка 12. Оглавление 191 Сокращение протогенетического интервала 12. 195 Глава 13. Россия между абортом и планированием семьи 195 Снижение рождаемости:
13. мальтузианская и неомальтузианская стратегии 197 Дореволюционная Россия: инерция многовекового запрета 13. 199 Искусственный аборт:
13. качели законодательства и тенденции массового поведения 225 Несостоявшаяся контрацептивная революция 13. 235 Репродуктивные права, регулирование деторождения 13. и рождаемость 247 Глава 14. Второй демографический переход и будущее рождаемости Часть 4 Модернизация смертности 257 Глава 15. Эпидемиологический переход 257 Сущность эпидемиологического перехода 15. и его незавершенность в России 259 Мифы и реальности советского здравоохранения 15. 270 Глава 16. Изменения смертности и продолжительности жизни 270 Ожидаемая продолжительность жизни, 1900– 16. 273 Возрастные особенности изменений смертности 16. 279 Особенности изменений младенческой смертности 16. 289 Смертность реальных поколений россиян 16. 293 Что произошло в 1980–1990 х годах 16. 297 Дифференциация смертности 16. 310 Продолжительность здоровой жизни 16. 313 Глава 17. Причины смерти 313 Современная российская модель смертности по причинам смерти 17. 323 Эволюция структуры смертности 17. по крупным классам причин смерти после 1965 года 327 Смертность от отдельных крупных классов причин смерти 17. 382 Глава 18. Смертность в России: незавершенная модернизация Часть 5 Столетие демографического разорения России 399 Глава 19. Демографические катастрофы ХХ века 400 От начала Первой мировой войны до переписи населения 1926 года 19. 406 От «великого перелома» до смерти Сталина 19. 442 Общая оценка потерь от демографических катастроф 19. 444 Демографический кризис второй половины ХХ века 19. 446 Общая оценка потерь за столетие 19. 448 Глава 20. Демографические знания - информация или дезинформация?
448 Двадцатые годы: начало и конец «золотого века»
20. советской демографии 451 Разгром 20. 461 Дезинформация эпохи застоя 20. 466 Неоправдавшиеся постсоветские ожидания 20. Часть 6 К какому берегу мы причалили Оглавление 471 Глава 21. Новый тип воспроизводства населения 471 Рост эффективной рождаемости поколений 21. 475 Воспроизводство условных поколений 21. 478 Воспроизводство реальных поколений 21. 484 Вызов суженного воспроизводства населения 21. 488 Новая возрастная структура 21. 491 Депопуляция 21. 498 Глава 22. Следующие сто лет 498 Можно ли предсказывать на 100 лет вперед?
22. 499 Прогнозные сценарии 22. 503 Демографические альтернативы для России 22. 506 Изменения возрастной пирамиды 22. 516 Демографические вызовы XXI века 22. 533 Заключение. Вперед или назад?
551 Приложение 553 Словарь демографических терминов 557 Литература 591 Список сокращений 592 Указатель имен 598 Contents 601 Summary Предисловие Эта книга подготовлена коллективом сотрудников Центра демографии и экологии человека Института народнохозяйственного прогнозирова ния Российской академии наук в рамках проекта «Демографическая модернизация в России в ХХ веке», финансировавшегося Фондом Джо на и Кэтрин Макартуров (грант 99 61347 GSS).
Книга подводит итог многолетних исследований, ведущихся в Центре демографии и экологии человека с момента его создания в 1988 году. Они направлены, в первую очередь, на анализ демографи ческих процессов в современной России и на прогнозирование ее буду щей демографической эволюции. Однако ни настоящее, ни будущее не может быть понято без знания прошлого. И сегодняшняя, и завтрашняя демографическая ситуации имеют глубокие исторические корни.
ХХ век закончился, но стране еще долго придется жить с его насле дием. Необходимо осмыслить это наследие - в интересах будущего.
Надо разобраться в огромной массе многоликих, противоречивых со бытий, фактов, цифр, нередко утаивавшихся, мало кому известных или полузабытых, попытаться увидеть скрытый от поверхностного взгляда смысл происходивших перемен. Нужно заново оценить всю совокуп ность пережитых российским обществом демографических изменений и понять, в какой мере эти изменения предопределили демографиче ское будущее страны.
часть I - Е.М. Анд реев, А.Г. Вишневский, С.В. Захаров, В.И. Сакевич, Т.Л. Харькова;
часть II - А.Г. Вишневский, С.В. Захаров, Е.И. Иванова;
часть III - С.В. Захаров, А.Г. Вишневский, В.И. Сакевич;
часть IV - Е.М. Андреев, Д.Д. Богоявленский, А.Г. Вишневский, Е.А. Кваша, Т.Л. Харькова;
часть V - Е.М. Андреев, Д.Д. Богоявленский, А.Г. Вишневский, С.В. Захаров, Т.Л. Харькова;
часть VI - Е.М. Андреев, А.Г. Вишнев ский, С.В. Захаров;
Заключение - А.Г. Вишневский. В работе над проектом принимали участие также Е.Л. Сороко, Н.А. Андрианова, Г.В. Подгаецкая.
Введение Что такое демографическая модернизация?
ХХ столетие стало для России временем огромных изменений - соци альных, экономических, политических, культурных… Этот ряд можно продолжить, но он, во всяком случае, будет неполным, если среди ключевых перемен не назвать перемены демографические.
Демографические перемены, быть может, не столь очевидные, как экономические или политические, и потому позднее осознанные, за трагивали глубочайшие пласты человеческого бытия, в корне меняли поведение людей в самых интимных областях их существования, их отношение к вопросам жизни, продолжения рода, любви, смерти, тре бовали пересмотра ценностей, моральных норм, всего мировосприя Что такое демографическая модернизация?
тия. Они охватили матримониальное, прокреативное, сексуальное, семейное, жизнеохранительное, миграционное поведение людей, чрез вычайно сильно повлияли на становление нового типа личности чело века, его интеллектуального и эмоционального мира, на его индиви дуальный жизненный путь.
Совокупность этих перемен и составляет содержание демографи ческой модернизации России. Эту модернизацию следует, разумеется, рассматривать в контексте общей модернизации страны, за исторически короткое время превратившейся из аграрной, Немецкий пастор Иоганн Пе крестьянской, сельской, малограмотной в промышленную, тер Зюссмильх, автор книги «Божественный порядок в из городскую и высокообразованную. Но одновременно де менениях рода человеческого, мографическая модернизация России есть неотъемлемая подтверждаемый его рожде часть всемирной демографической модернизации, глобаль ниями, смертями и размноже нием», сформулировал шесть ного «демографического перехода», начавшегося в Европе правил этого порядка: 1) Бог в конце XVIII века и - в мировых масштабах - не завер заботится о равновесии смертности и рождаемости.
шившегося еще и поныне.
Божественный порядок требу Если сказать коротко, то демографический переход - ет населения, но не перенасе это переход от извечного равновесия высокой смертности ления;
2) Бог управляет смер тями таким образом, что и высокой рождаемости к новому равновесию низкой продолжительность жизни смертности и низкой рождаемости. И по своей сути, и по оказывается достаточной для продолжения рода;
3) Бог дает своим последствиям он представляет собой подлинную ре возможность человеку выжить волюцию, которая кардинально обновляет, модернизиру в любом месте на Земле;
ет тысячелетние социальные механизмы, управляющие 4) Бог повсеместно предписы вает человеку некоторую про воспроизводством человеческих поколений.
должительность жизни;
5) Бог Пусковым механизмом этого исторически обуслов мудро управляет распределе нием средств пропитания:
ленного переворота служит одно из главных и наиболее искусство сельского хозяй бесспорных достижений нового времени - снижение ства - часть Божественной смертности. До относительно недавней поры люди едва ли мудрости;
6) Бог заботится об определенном порядке в вос задумывались над тем, сколь многое в их жизни на протя производстве двух полов жении тысячелетий определялось высокой ранней смерт (Rohrbasser 1998: LXVII). Пер вое издание книги вышло ностью, казавшейся частью раз и навсегда установленного в 1741 году, когда до начала «божественного порядка»1, сколь многие социальные уста всеобщих изменений тысяче новления были подчинены диктовавшейся высокой смерт летнего «Божественного по рядка» или, по крайней мере, ностью демографической необходимости. И прежде всего некоторых его пунктов, остава это относилось к тем из них, которые регламентировали лось несколько десятилетий. второй фундаментальный процесс, определявший ход воспроизводства человеческих поколений, - рождаемость. Чтобы цепь человеческих поколений не прервалась, высокую смертность прошлых эпох должна была уравновешивать высокая рождаемость, и об этом заботились вы работанные историей сложные и многообразные социальные механиз мы. Они были «встроены» во все формы организации частной жизни людей и во многом предопределяли характер гендерных отношений, статус различных половозрастных групп, смысл и дух таких институ тов, как семья, брак или наследование.
По мере того, как успехи в борьбе со смертью заставляли ее отсту пать все дальше и дальше, приспособленные к высокой смертности институциональные формы, социальные и культурные нормы и пра вила все более утрачивали смысл, в лучшем случае, становились не нужными, в худшем - опасными. Полное обновление возводившейся тысячелетиями системы норм и правил, охранявших высокую рождае мость и закрепленных во всех культурах и религиях, их приспособле ние к кардинально изменившимся условиям выживания поколений становилось категорическим императивом времени. Миллионы людей ощущали это и начинали исподволь менять свое повседневное поведе ние, все более и более отдаляясь от веками заведенного порядка, - задолго до того, как понимание модернизационного смысла происхо дивших перемен стало частью интеллектуальных приобретений ХХ века. Поначалу они гораздо чаще привлекали внимание моралис тов, нежели мыслителей.
Введение Демографическая революция началась в то же время, по тем же историческим причинам и имела столь же всеобъемлющие всемирные последствия, что и промышленная революция в Англии и французская политическая революция. Но, в отличие они них, она долгое время оставалась неосмысленной. Если термин «промышленная революция» был введен Ф. Энгельсом еще в 1845 году Почти за десять лет до появле (Энгельс 1955: 243 и след.), то термин «демографическая ния книги А. Ландри, в 1925 го революция» появился и даже был вынесен в название кни ду, выражение «демографи ги Адольфа Ландри только в 1934 м (Landry 1934)2. ческая революция» употребил советский демограф А. Хомен У Ландри, а за несколько лет до него у американского ко (Хоменко 1980: 104). В демографа Уоррена Томпсона (Thompson 1929) впервые году оно появляется в издан ной во Франции книге польс появляется представление о том, что за наблюдавшимися кого автора Л. Рабиновича в их время изменениями и географическими различиями (Радзиновича) (Rabinowicz демографических показателей стоят не просто очередные 1929) - подробнее об этом см.: Subrtova 1984: 193–199;
временные колебания, каких было много в прошлом, Борисов 1986: 209–213. Одна не просто привычная неодинаковость поведения город ко и у Хоменко, и у Рабиновича это выражение используется, ских и сельских жителей и т.п., - они первыми заговори скорее, как метафора, нежели ли о разных типах демографического поведения, о глубо как научный термин для обоз ких качественных различиях между ними, возникающих начения конкретного истори ческого процесса.
вследствие эпохальных исторических перемен. Эти идеи положили начало концептуализации взглядов на совре менный этап мировой демографической эволюции, оформившихся впоследствии в теорию демографического перехода. Термин «демо графический переход» был предложен в 1945 году американским демографом Фрэнком Ноутстейном (Notestein 1945: 41) и получил ши рокое распространение для обозначения тех фундаментальных демо графических сдвигов, которые Ландри называл «демографической революцией».
До СССР теория демографического перехода дошла с большим опозданием. В отечественной литературе она была впервые применена к анализу демографических процессов А. Квашой (Кваша 1971), а позд нее - А. Вишневским (Вишневский 1973;
Вишневский 1976;
Вишнев ский 1982 и др.).
Между тем, демографический переход не миновал ни Россию, ни СССР и к этому времени продвинулся здесь уже очень далеко. Страна шла, пусть в чем то медленно, а в чем то непоследовательно, по тому же магистральному пути демографического перехода, на который од на за другой вступают все страны мира. Она начала движение по это му пути с немалым опозданием. Даже ранние признаки демографи ческого перехода в России отстоят от его начала в некоторых странах Западной Европы не менее чем на сто лет. Так что в каком то смысле она следовала по уже хорошо проторенной дороге, «догоняла» ушед шие вперед страны.
Но демографическая модернизация в любой стране, даже и «дого няющая», - не простое заимствование, не слепое следование чужому Что такое демографическая модернизация?
примеру. Она - ответ общества на переживаемые им внутренние пере мены, лишающие смысла многое из того, что составляло основу при вычных, вековых демографических и семейных отношений. Поэтому она становится неотделимой частью истории любого общества, отра жает ее своеобразие, испытывает на себе влияние множества конкрет ных исторических событий, политической обстановки, культурной ситуации - и сама влияет на них.
Так было и в России. Как и другие стороны российской советской модернизации, демографическая модернизация была «консерватив ной», т.е. такой, которая «обеспечивала быстрые и довольно эффек тивные технические и другие инструментальные перемены за счет консервирования многих основополагающих звеньев традициона листского социального устройства» (Вишневский 1998: 7). Консерва тивная демографическая модернизация позволила России пройти очень большой участок пути, ведущего к утверждению нового типа воспроизводства населения, нового баланса рождаемости и смертно сти, характерного для экономически развитых стран. Она стала одной из важных сторон тех фундаментальных перемен, через которые прошла Россия в минувшем столетии, а раньше или позже прошли или проходят все страны, но которые здесь гордо назывались «социали стическими преобразованиями». Социальные, политические и идео логические особенности советского периода не могли не наложить особого отпечатка на российский демографический переход, но не способны были и совсем лишить этот универсальный исторический процесс его общего для всех стран смысла.
В то же время, советская демографическая модернизация, проти воречивая, непоследовательная, принимавшая нередко весьма при чудливые формы, не могла не разделить участи всех других советских «модернизаций». «Консервативно революционная стратегия разви тия, скорее всего, продиктованная обстоятельствами, предопреде лила противоречивый, ограниченный характер модернизационных перемен и невозможность их завершения в рамках созданной в сове тское время экономической и политической системы» (Там же, 7–8).
До конца ХХ века оставалась незавершенной и демографическая модернизация. ХХ век закончился, Россия вступила в новый этап своего развития, и сейчас самое время подвести итоги, может быть, самого бурного в его истории столетия. Среди них - итоги столетнего демографического развития страны, которому и посвящена эта книга.
Введение Часть 1 От какого берега мы отчалили Глава 1 Светлое прошлое или тупики демографической архаики?
На протяжении всего ХХ века Россия отходила от традиционных форм демографического и семейного поведения, семейных отношений, кото рые столетиями верой и правдой служили российскому обществу. Они обеспечивали устойчивое воспроизводство населения России, позволя ли восстанавливать его потери в годы исторических испытаний, потому Глава 1. Светлое прошлое или тупики демографической архаики?
что хорошо согласовывались с формами тогдашней социальной, эконо мической, политической жизни, были неотъемлемой частью ее систем ной организации. Нараставшая во второй половине XIX века критика этих форм и отношений означала не то, что они вообще были плохими, а то, что вследствие многосторонних исторических перемен все больше нарушалось прежнее системное соответствие, и меняющееся общество ощупью искало пути его восстановления. При этом ясно было лишь то, с чем хотело расстаться все большее и большее число людей. А вот к че му, к каким новым формам частной жизни они хотели прийти, - здесь полной ясности не было, да и не могло быть.
Конечно, никогда нет недостатка в разных более или менее утопи ческих предсказаниях, высказывались благие намерения, которые вполне могли и не осуществиться. Но конкретные пути обновления частной жизни могла выработать только массовая историческая прак тика, предугадать их в подробностях было невозможно.
Одним из идеологических ответов общества на вызов времени стало распространение консервативных утопических чаяний, «утопия прошлого». Для нее характерно неприятие любых перемен, поиски утраченного «золотого века», безудержная идеализация минувшей жизни и несбыточное стремление вернуться к тому, что было.
Казалось бы, кто станет возражать против снижения смертности?
Прямо никто и не возражал. Но глубокая консервативная интуиция не могла не чувствовать в этом ключевом для всех демографических перемен повороте серьезной угрозы сложившемуся порядку вещей.
Успешная борьба со смертью требует от человека сознательных, «целе рациональных» индивидуальных усилий, а неотъемлемая черта всех традиционных крестьянских обществ, в том числе и общинной, «собор ной» России, - неодобрительное отношение ко всякой автономной индивидуальной активности. Поэтому и невесть откуда взявшаяся активность в борьбе со смертью еще сто лет назад нередко встречалась в России с неодобрением - она наносила удар по всему ее традицион ному мироощущению.
Это неодобрение чувствуется, например, у Льва Толстого и ясно выражается устами персонажей его произведений. Позднышев, герой «Крейцеровой сонаты», осуждает свою жену за беспокойство о здо ровье детей: «...Если бы она была совсем животное, она бы так не муча лась;
если бы она была совсем человек, то у нее была бы вера в Бога и она бы говорила и думала, как говорят верующие бабы: „Бог дал, Бог и взял, от Бога не уйдешь“. Она бы думала, что жизнь и смерть как всех людей, так и ее детей вне власти людей, а во власти Бога, и тогда бы она не мучалась тем, что в ее власти было предотвратить болезнь и смерть детей, а она этого не сделала». Высказывания литературного персонажа в этом случае созвучны взглядам самого Толстого, но и он лишь черпает их в глубинных пластах народной культуры.
В другом рассказе Толстого, «Смерть Ивана Ильича», также стал киваются два принципа в отношении к смерти. Отчаянию умирающего Ивана Ильича и суетности его близких противопоставляется величест венно спокойное отношение к надвигающейся смерти «буфетного му жика» Герасима, который один только «не лгал..., понимал, в чем дело, и не считал нужным скрывать этого». «Все умирать будем», - прямо сказал он Ивану Ильичу и то же повторил уже после его смерти: «Божья воля. Все там же будем». По мысли Толстого, суетная ложь окружаю щих низводит «страшный торжественный акт смерти» до уровня «слу чайной неприятности», ему явно больше по душе эпическое спокой ствие Герасима.
Если, обращаясь к опыту прошлого, к традиции и вере, можно по ставить под сомнение даже активность, направленную на сохранение жизни, то что говорить о других переменах, смысл которых далеко не Часть 1. От какого берега мы отчалили столь очевиден, как смысл снижения смертности.
Сколько усилий было потрачено в России - еще с петровских вре мен - и государством, и церковью на то, чтобы избавиться от чрезмер но ранних, детских браков, неизбежно бывших к тому же браками по выбору родителей. Но по мысли другого «утописта прошлого», именно к таким бракам и надо было вернуться в ХХ веке, чтобы спасти распада ющуюся семью: «Мысль брака, его религиозная чистота не может быть восстановлена никакими иными средствами, как отодвижением его осуществления к самому раннему (невинному) возрасту... Просматри вая канонические книги, мы с удивлением и не без радости нашли, что в классическую пору церкви брак и допускался, у нас и в католических странах, в этот ранний возраст - для девушки в 14–13 лет... Восстанов ление раннего „чистого“ брака есть альфа восстановления глубоко по трясенной теперь семьи, как универсальность (всеобщность) брачного состояния есть альфа поправления всего потрясенного status quo обще ства» (Розанов 1990б: 231–232).
Разумеется, ничего подобного не произошло, но и ностальгия по воображаемому прошлому не исчезла, дожила до наших дней и пустила новые ростки уже в конце ХХ столетия, когда многие авторы из науч ной и художественной среды стали на разные голоса перепевать нос тальгические мотивы «реакционных романтиков» XIX века.
Что же на самом деле осталось на том «демографическом» берегу, от которого Россия отчалила в первые десятилетия ХХ века?
По данным Всероссийской переписи населения 1897 года, в Рос сийской империи проживало 129 млн. человек, что составляло при мерно 8% тогдашнего мирового населения. На долю собственно Рос сии в ее нынешних границах приходилось (по оценке на 1900 год) 71 млн. человек - 4,4% всех жителей планеты. И Российская империя, и та ее часть, которая образует сейчас Российскую Федерацию, принадлежали к числу мировых демографических лидеров. Крупней шая европейская страна того времени - Германия - насчитывала 56 млн. жителей, в США проживало 76 млн. человек, в Японии - 44 млн. (Урланис 1941: 441–415;
Dupquier 1999: 120–123). Только Ки тай и Индия имели более многочисленное население (свыше 400 млн.
и 200 млн. человек соответственно), но зато их политический вес, в отличие от России, был тогда совсем невелик.
Население России быстро росло. Российская империя почти до самого конца XIX века умножала число своих подданных отчасти за счет новых территориальных приобретений, но население собственно России росло в основном за счет естественного воспроизводства, темпы которого в конце XIX века были весьма высокими и даже увеличива лись - в его последнем десятилетии они достигли 1,8–1,9% в год.
Темпы роста населения Европейской России, несмотря на то, что она отдавала некоторую его часть в ходе колонизации окраин империи и сельскохозяйственных переселений, по сравнению с первой полови ной XIX века (6‰ в год в 1811–1851 годах), выросли вначале вдвое Глава 1. Светлое прошлое или тупики демографической архаики?
(11–13‰ в 1851–1897 годах), а к концу века - началу следующего - втрое (17‰ в 1897–1913 годах) (Рашин 1956: 26–29). И если судить по этим количественным показателям, можно подумать, что Россия нахо дилась на вершине своего демографического благополучия - особенно на фоне своих тогдашних экономических и политических соперников:
население Франции в 1900–1910 годах росло на 2‰ в год, Англии - на 9 ‰, Германии - на 14 ‰.
На деле же все обстояло не столь блестяще.
Глава 2 Средневековая смертность 2.1 Затянувшееся отставание Конец XIX - начало XX века в России были отмечены острым эпиде миологическим кризисом. Это не значит, что положение в России в это время было хуже, чем, скажем, в середине или в начале XIX столетия.
Речь идет о кризисе отставания от большинства развитых стран того времени. Как писал в те годы выдающийся российский демограф С. Новосельский, «русская смертность в общем типична для земледель ческих и отсталых в санитарном, культурном и экономическом отноше ниях стран» (Новосельский 1916а: 179).
Между тем, во второй половине XIX века Россия энергично разви Часть 1. От какого берега мы отчалили валась, и российскому обществу все труднее было мириться с сохране нием допотопных санитарно эпидемиологических условий, структуры заболеваемости и смертности, показателей смертности и продолжи тельности жизни, которые не соответствовали ни его собственным быстро менявшимся критериям, ни тем более новым критериям, утвер ждавшимся тогда во многих западных странах. Эти страны уже начина ли привыкать ко все более заметному и систематическому снижению смертности, Россия же беспомощно топталась на месте и не могла до биться хотя бы некоторого ее сокращения, до последнего десятилетия XIX века «смертность в России колебалась то в сторону повышения, то в сторону понижения» (Там же, 181).
Построение отвечающей современным научным требованиям российской таблицы смертности стало возможно только после того, как в 1897 году прошла первая всеобщая перепись населения Россий ской империи. Такая таблица была построена С. Новосельским для на селения Европейской России (80% населения империи в 1897 году) за 1896–1897 годы. Таблица Новосельского только подтвердила то, что было известно и ранее и давно уже тревожило относительно узкий тог да круг образованных людей в России, которые начинали задумываться над подобными вопросами.
Темпы вымирания поколений в России были намного более вы сокими, чем у ее более продвинутых европейских соседей. На рубеже XIX и XX веков в Европейской России из каждых 100 родившихся мальчиков только 70 доживали до одного года, 49 - до 20 лет, 36 - до 50;
из каждых 100 родившихся девочек соответственно - 74, 53, и 39. Ожидаемая продолжительность жизни в Европейской России в 1896–1897 годах составляла 31,32 года у мужчин и 33, 41 года у жен щин. Если же взять только ту часть Европейской России, которая отно сится сейчас к территории Российской Федерации, то продолжитель ность жизни была еще меньшей - 29,43 и 31,69 года соответственно (Смертность 1930: 108–111). Лет двести триста назад подобные показате ли можно было считать вполне нормальными, но в начале ХХ столетия они были уже неоспоримым признаком отставания. Во Франции в это время ожидаемая продолжительность жизни составляла 43,44 года у мужчин и 47,03 у женщин (1900), в США - 48,23 и 51, 08 (1900–1902), в Японии - 43,97 и 44,85 (1899–1903).
Если верить дореволюционной статистике, в конце XIX века основное отличие России от других стран заключалось в чрезвы чайно высокой смертности детей, особенно на первом году жизни.
В 1896–1900 годах коэффициент младенческой смертности в Европей ской России составлял 261 на 1000, тогда как во Франции на первом году жизни из 1000 родившихся умирал только 161 ребенок, в Ан глии - 156, в Швеции - 100, в США (1901–1905) - 124 (La mortalit 1980: 147–149).
Отличие России от таких стран, как США и Франция, в других во зрастных группах не кажется столь существенным, а в возрастах старше 70 лет уровень смертности в России был даже ниже, чем в других стра нах. Однако не исключено, что относительно низкая смертность взро слого, а особенно пожилого населения - артефакт, порожденный плохим учетом случаев смерти в старших возрастах и/или завышени ем возраста пожилыми людьми при переписи 1897 года в результате «старческого кокетства» и ошибок, что неизбежно в условиях низ кой грамотности населения и отсутствия подтверждающих возраст Глава 2. Средневековая смертность документов.
Непосредственной причиной сохранения высокой смертности была весьма архаичная для европейской страны того времени структу ра заболеваемости и связанных с ней причин смерти. На рубеже XIX и ХХ веков страна не избавилась от эпидемий холеры, оспы, сыпного тифа;
даже и в годы, свободные от эпидемий, огромная роль принадле жала заболеваниям и причинам смерти экзогенной природы, которые на Западе все больше и больше оказывались под контролем.
В частности, уже в конце XIX века европейские страны очень силь но оторвались от России по смертности от инфекционных болезней (табл. 2.1).
Таблица 2.1. Смертность от некоторых инфекционных болезней в России и странах Западной Европы, 1893–1895, смертей на 100 Оспа Скарлатина Дифтерия Корь Коклюш Брюшной Все тиф перечисленные инфекции Европейская Россия 53,0 114,0 147,0 87,0 66,0 88,0 565, Австрия 20,0 53,0 123,0 42,0 65,0 47,0 350, Бельгия 28,0 16,0 52,0 60,0 53,0 35,0 244, Германия 0,2 21,0 128,0 29,0 40,0 14,0 232, Италия 7,0 22,0 54,0 37,0 25,0 49,0 194, Шотландия 2,0 20,0 42,0 55,0 53,0 19,0 191, Англия 3,0 20,0 21,0 41,0 30,0 20,0 145, Швеция 0,3 30,0 69,0 7,0 18,0 19,0 143, Голландия 6,0 14,0 34,0 20,0 31,0 20,0 125, Ирландия 0,5 11,0 20,0 25,0 26,0 20,0 102, Источник: Россия 1991: 224.
В России инфекционные болезни в это время еще свирепствовали.
Более четверти всех обратившихся за медицинской помощью за 1893–1895 годы в Европейской России страдали инфекционными и па разитарными болезнями (сифилис, туберкулез, малярия). Кроме того, 12,8% из общего числа зарегистрированных заболеваний составляли болезни органов пищеварения;
11,9% - болезни органов дыхания;
4,4% - так называемые случаи упадка общего питания;
3,9% - послед ствия травм (Россия 1991: 201–205). Все эти болезни обусловливали и очень высокую раннюю смертность в России.
2.2 Пассивность перед лицом смерти Архаичная структура заболеваемости и причин смерти в дореволюци онной России, объясняя высокий уровень смертности, сама нуждается в объяснении. Давая такое объяснение, следует указать на экономиче ские, социальные условия, характерные для России конца XIX - нача ла ХХ века.
К их числу относятся прежде всего невежество, низкий уровень общей санитарной культуры крестьянского большинства российского населения. Крестьяне в тогдашней России очень часто имели абсолют но средневековые представления об охране здоровья, предупреждении или лечении болезней. Еще в конце XIX века, по этнографическим на блюдениям тех лет, «считая болезни божьим наказанием за грехи, кре Часть 1. От какого берега мы отчалили стьяне переносят [болезни] с покорностью и в это время усерднее мо лятся Богу». «Важность санитарных мер осознается очень немногими, большинство относится к ним безразлично и даже несочувственно, счи тая дезинфекцию главной заразой». «При каждой болезни стремятся перепробовать все домашние средства, затем - средства родных и сосе дей. Потом везут больных к баушкам и лекарям и только после этого, если положение становится хуже, везут в больницу, причем уверены, что больному лучше от этого не будет, но и „хуже то можа не сделают“.
Сами больные больниц остерегаются и просят лечить их дома, по скольку бытует мнение, что доктора лечат богатых, а бедных - морят».
«Баушек народ предпочитает ветеринарам и даже докторам из больни цы» (Быт 1993: 269, 282–284).
Причины огромной младенческой смертности во многом коре нились в условиях вынашивания плода и родов, ухода за новорожден ными, их питания. Земские врачи и статистики видели горестную кар тину «тех предрассудков, того невежества народа, благодаря коим ребенок деревенской России с первых же дней своей жизни поставлен в самые невыгодные условия ухода вообще и питания в частности»
(Глебовский, Гребенщиков 1907: 271). Как правило, «беременная женщина работает практически до начала родов. Вновь начинают работать через три четыре дня после родов» (Быт 1993: 264). Повсе местно господствовало суеверное представление о необходимости скрывать беременность до последней возможности, поскольку бере менную могли сглазить, испортить, оговорить. Скрытность достигала такой степени, что жены не сообщали о беременности даже свои му жьям, а члены семьи продолжали возлагать на женщину те же работы, что и до беременности. В Костромской, Пензенской, Калужской гу берниях роженица нередко ходила по избе до полного изнеможения и потери сознания, стучала иногда пятками о порог, ползала вокруг стола и, крестясь, целовала его углы. В Костромской, Вологодской, Смоленской, Калужской, Орловской, Рязанской и др. практиковались такие приемы: подвешивание рожениц за ноги, спускание с постели или полатей по доске вниз головой и стряхивание за ноги: «Если пере вернуть роженицу, то и ребеночек перевернется и пойдет головкой»
(Попов 1903: 332–333, 346, 348). «Обычно крестьянка, почувствовав наступающие роды, незаметно от домашних удалялась во двор, где стоял скот, или в сарай, не обращая внимания на время года. Дети при появлении своем на свет Божий падали прямо на замерший навоз дво ра. По окончании родов роженица клала ребенка в подол своего пла тья и шла домой» (Лещенко 1999: 134).
«Первые дни рождения ребенка и самый ранний период жизни особым вниманием родителей не отмечены. Ребенку дают соску - за вязанный в тряпицу жеваный хлеб - все». «Если ребенок спокоен, то его в рабочую пору оставляют на целый день лежать в колыбели или зыбке. Если ребенок часто плачет, то говорят „оно голодно“ и дают со ску из кренделей, манной или гречневой каши;
кроме того, ребенка па рят в печи, поят маковым настоем, чтобы он заснул. Ребенок приучает ся засыпать среди шума, крика крестьянского дома. Колыбельных чаще всего не поют, разве что девочки няньки, матерям же не до песен»
(Быт 1993: 265–266).
Конечно, в это время в России существовали уже и врачи, и боль ницы, но российская система здравоохранения совершенно не отвечала требованиям времени. Обеспеченность врачами в Российской империи Глава 2. Средневековая смертность к началу ХХ века была почти в 4 раза меньше, чем в Англии, в 2,5–3 раза меньше, чем в Голландии, Бельгии и Франции (табл. 2.2). Недостаток во врачах в России был особенно ощутим потому, что медицинский персонал был распределен весьма неравномерно: 50% врачей находи лись в губернских городах, 25% - в уездных и только около 25% - вне городов, т.е. там, где жило подавляющее большинство населения. Ма лому числу врачей соответствовало и незначительное число больниц:
на всю Россию их было всего 3669 (2187 общих и 1782 специальных).
Таблица 2.2. Обеспеченность врачами населения Европейской России и некоторых стран Западной Европы, рубеж XIX и XX веков Число Врачей Жителей Квадратных Радиус врачей на 1 млн. на 1 врача верст района населения на 1 врача на 1 врача в верстах Европейская Россия 13 475 155 6450 1188,25 19, Норвегия 502 275 3630 563,5 13, Австрия 10 690 275 3630 24,99 2, Италия 8580 280 3570 30,87 3, Испания 5200 305 3280 86,73 5, Германия 16 270 355 2820 29,4 3, Франция 14 380 380 2630 32,34 3, Бельгия 2160 390 2540 14,21 2, Голландия 1860 410 2440 15,68 2, Великобритания 22 105 578 1730 8,82 1, Источник: Россия 1991: 225.
Большинство россиян в конце XIX - начале XX века были сель скими жителями, но уже заметно росло и городское население. Город ская же инфраструктура была крайне неразвитой. К началу ХХ века в стране было 133 города с населением 10 тысяч и более жителей (Город и деревня 2001: 74). Но только 20,6% из них имели водопровод, доста вляющий воду в дома, расположенные в центральных кварталах горо да. В Москве водопровод обслуживал только 20% домов. Канализация имелась только в 23 крупных городах (Здравоохранение 1978: 371). По этому смертность в крупных городах была еще выше, чем по России в целом. По расчетам М. Птухи, в 1896–1897 годах продолжительность жизни мужчин в Петербурге составляла 25,4 года, женщин - 31,4 года, в Москве соответственно 23,0 и 26,7, в Саратове - 24,2 и 29,4 (Пту ха 1960: 341, 342).
Многообразные конкретные причины высокой смертности в Рос сии на рубеже XIX и XX веков уже тогда были ясны специалистам.
Была достаточно хорошо осознана их экзогенная природа и принци пиальная устранимость. Как писал автор того времени, «смертность от большинства болезней есть смерть насильственная, потому что, по добно тому, как полицейскими мерами ограничиваются убийства из за угла, так точно известными мерами гигиеническими и санитарными можно ослабить свирепствование тифов, дифтерии, оспы и других ин фекционных болезней» (Щербаков 1891: 226). Но принятию «извест ных мер» препятствовали бедность, невежество, антисанитарные условия быта, вредные обычаи ухода за детьми, питания и т.д. По убеждению современников, на снижение смертности нельзя было рас считывать, «пока не изменятся общие социально экономические условия жизни страны, пока не изменится к лучшему общий уровень Часть 1. От какого берега мы отчалили культуры страны, пока мы не переставим расходы на народное образо вание и на водку» (Иванов 1911: 3).
Все это было совершенно верно, но медлительность отступления смертности в России на рубеже XIX и XX веков, а возможно, и позднее, имела не только экономические и социальные причины, но и более глу бокие культурные основания.
Как писал на исходе XIX века русский гигиенист Г. Хлопин, «со знание, что здоровье есть общественное благо, подлежащее защите об щества или государства, явилось прежде, чем каждый член общества из развитого чувства самосохранения научился ценить здоровье для себя лично» (Хлопин 1897: 4). В России того времени преобладало именно такое «патерналистское» сознание, индивидуальное же чувство само сохранения было еще очень слабо развито. Сохранялось традиционное пассивное отношение к смерти, тогда как борьба с нею требует неуто мимой активности.
Такая активность для этой эпохи - исторически новое явление.
На протяжении тысячелетий реальные силы человека в борьбе со смертью, способность общества защитить его жизнь были невелики.
Индивидуальные же усилия, направленные на защиту от болезней, их лечение, на противодействие другим угрозам здоровью и жизни были и вовсе малоэффективными. Это лишало смысла активную позицию человека по отношению к смерти.
Перемены наступили только в Новое время, когда европейское развитие мало помалу изменило соотношение сил человека и смерти.
С появлением в Западной Европе ощутимых признаков того, что обще ство способно защитить человека от ранней смерти, а также с ослабле нием, а то и потерей веры в потустороннюю жизнь, смерть все лучше осознается как явный враг, с которым можно и нужно активно бороть ся. Но, разумеется, прежнее пассивное отношение к смерти и там исчез ло не сразу, оно изживалось постепенно в ходе многовекового спора наступавшей культуры городского, буржуазного общества с крестьян ской, сельской культурой средневековья.
В России же к началу ХХ века этот спор еще был далек от заверше ния, не сложилось еще и новое отношение к болезни и смерти.
Это хорошо видно на примере вопроса о детской смертности, активно обсуждавшегося в предреволюционной России. Образованные люди говорили и писали об этом, пытались растормошить общество, но массовое сознание воспринимало высокую детскую смертность доволь но спокойно.
Это спокойствие не было следствием одного лишь невежества.
И просвещенные люди долгое время не видели в гибели детей особого повода для беспокойства и даже гордились своей безропотностью. Вот любопытное свидетельство известного мемуариста Андрея Болотова (конец XVIII века). Он пишет о смерти своего сына: «Оспа... похитила у нас сего первенца к великому огорчению его матери. Я и сам хотя и по жертвовал ему несколькими каплями слез, однако перенес сей случай с нарочитым твердодушием: философия моя помогла мне в том, а надеж да иметь вскоре опять удовольствие видеть у себя детей, ибо жена моя была опять беременна, помогла нам через короткое время и забыть сие несчастие, буде сие несчастием назвать можно» (Болотов 1871: 644–645).
Ко второй половине XIX века взгляды образованной части русско го общества, возможно, уже несколько изменились, хотя, видимо, не намного. О крестьянах же и этого сказать нельзя. Приведем типичное Глава 2. Средневековая смертность крестьянское высказывание, относящееся концу XIX века. «Воля божья. Господь не без милости - моего одного прибрал, - все же лег че... Это вы, господа, прандуете детьми;
у нас не так: живут - ладно, нет - бог с ними... Теперь, как Бог его прибрал, вольнее мне стало»
(Энгельгардт 1960: 95).
Те же фатализм, пассивность, равнодушие к жизни детей нередко звучат в произведениях фольклора - в пословицах («На рать сена не накосишься, на смерть детей не нарожаешься» [Даль 1984: 298]) и даже в колыбельных песнях. Вот одна из них: «Бай, бай, да моли! / Хоть сегодня умри. / Завтра мороз, / Снесут на погост, / Мы поплачем, по воем, - / В могилу зароем» (Шейн 1878: 10). Разумеется, все это не зна чит, что родители, особенно матери, были равнодушны к жизни своих детей или желали им смерти - и художественная, и очерковая литера тура XIX века не раз обращалась к теме горьких страданий женщины, потерявшей ребенка. «Уж двадцать лет, как Демушка дерновым одеялечком прикрыт, - все жаль сердечного!» - рассказывает поте рявшая ребенка крестьянка в поэме Н. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». А исследовавшая русские колыбельные песни А. Мартынова отмечает, что среди изученных ею 1800 колыбельных большинство выражает материнскую любовь и только 80 (менее 5%) содержат по желание младенцам смерти. Но все же, анализируя географическое распределение и время записи этих песен, она приходит к выводу, что эти малочисленные записи не случайны и содержащийся в них мотив устойчив (Мартынова 1975: 145–146).
Впрочем, все это относится не только к детям. Несколькими стра ницами ранее мы приводили слова толстовского персонажа, фиксирую щие достаточно пассивное отношение к сохранению человеческой жиз ни вообще. Конечно, потеря взрослого кормильца более тяжело отзывалась на семье, поэтому «уход за больным различен, но общее правило таково: чем нужнее больной для семьи, тем тщательнее за ним уход. Поэтому о стариках за глаза можно услышать: „Ну пожил и бу дет - умирать пора“, а о детях: „Умрут, так новые народятся“» (Быт 1993: 284–285). Но это не опровергает того факта, что во взглядах на смерть и на возможности борьбы с нею преобладало пассивное сми рение перед смертью, неверие в возможность ей противостоять и в то же время нередко прямо пренебрежительное отношение к жизни, ее малая ценность, религиозное видение смерти не как конца жизни, а как перехода в иной мир и т.д. («Я не ропщу, - сказала я, - что Бог при брал младенчика», - говорит та же мать Демушки в поэме Некрасова).
Все эти черты - прямое следствие примитивных условий существова ния человека прошлого, неумения бороться за сохранение жизни, бес силия что либо в ней изменить. «Если бы он знал, - писал Г. Успен ский о русском крестьянине, -...что он может жалеть своих детей, умирающих теперь безо всякого внимания сотнями, тысячами..., что ему, мужику, можно заботиться вообще о себе, о своей семье, жене, де тях, он бы давно заорал на весь мир... Он думает, что ничего этого ему нельзя...» (Успенский 1956б: 463). Обобщая свои наблюдения жизни русской деревни в концепции «власти земли», «ржаного поля», предпи сывающего все нормы поведения крестьянина, Успенский писал: «Ржа ное поле имеет дело только с живым и сильным, а до мертвого, до сла бого, до погибающего ему нет дела...». Крестьянин привык выполнять Часть 1. От какого берега мы отчалили приказания «ржаного поля и привык погибать, также исполняя с точ ностью свою погибель, раз она этим ржаным полем ему предуказана»
(Успенский 1956г: 260).
Эти слова Г. Успенского, их интонация - свидетельство того, что в конце XIX века, когда «образованным классам» России стали видны первые реальные возможности борьбы со смертью, пассивность боль шинства населения в этой борьбе с болью воспринималась тогдашней общественной мыслью. Но и преодолеть ее было не так просто. Отно шение к смерти - одно из фундаментальных звеньев культурной тра диции, оно не может измениться за один день, не может пройти безбо лезненно. А упоминавшиеся произведения Толстого - свидетельство того, что не все считали такое изменение желательным.
2.3 Начало перемен Бедность и невежество населения, нехватка врачей, отсутствие элемен тарных медицинских услуг, новых технологий борьбы со смертью, ко торые уже получили довольно большое развитие на Западе, психология пассивности - все эти несомненные препятствия модернизации смерт ности в России хорошо осознавались общественным мнением, в пред революционную пору служили одним из главных доводов в пользу ско рейших социальных перемен. Между тем, нельзя сказать, что и тогда совсем ничего не менялось. В самом конце XIX столетия уже забрезжи ли первые признаки демографической модернизации. Под влиянием быстро развивавшегося капитализма в жизни населения наметились некоторые положительные изменения, которые затронули и условия смертности. Развитие промышленности и торговли, рост городов, уве личение подвижности населения способствовали постепенному отходу от патриархального жизненного уклада русской деревни, создавали определенные предпосылки для ограничения - пусть вначале и не большого - действия экзогенных факторов смертности.
Очень медленно, но все же росла грамотность населения. По дан ным, опубликованным перед революцией Министерством народного просвещения, доля учащихся среди детей в возрасте от 7 до 14 лет с 1881 по 1914 год увеличилась с 8,7% до 23,8% (Рашин 1956: 318). Уже перепись 1897 года показала, что среди младших поколений грамотных значительно больше, чем среди старших. Если среди 50–59 летних их было всего 18,7%, то среди 20–29 летних - 32,3% (Там же, 304, 310).
Доля грамотных среди принятых на военную службу с 1874 по 1913 год увеличилась более чем втрое - с 21,4% до 67,8% (Там же, 304). Следу ет, правда, учитывать, что грамотность среди мужчин была намного (более чем вдвое) выше, чем среди женщин.
Происходили некоторые улучшения в медицинском обслужива нии. Стала вырисовываться более или менее целостная система здра воохранения. Она складывалась из трех основных составляющих:
земской медицины, которая оказывала медицинскую помощь сель скому населению (в то время - около 85% населения страны);
фабрично заводская медицина, оказывавшая медицинскую помощь рабочим, и городская медицина, которая находилась в ведении городского самоуправления. Кроме того, в больших городах, прежде всего в Москве и Петербурге, достаточно широко была развита частная медицинская практика, но она была доступна ограниченно Глава 2. Средневековая смертность му числу людей.
Все эти составные части системы здравоохранения были несовер шенны, постоянно подвергались критике за неразвитость и неэффек тивность. Но все же уже в самом конце XIX - первом десятилетии ХХ века наметилось весьма заметное по тем временам улучшение и инфраструктуры системы охраны здоровья, и показателей смертно сти и продолжительности жизни. Для иллюстрации можно привести данные о развитии врачебной сети земской медицины (табл. 2.3).
Таблица 2.3. Развитие земских медицинских учреждений России, 1870 и 1870 Число врачебных участков 530 Из них:
Амбулаторных 135 Больничных в сельской местности 70 Больничных в уездных городах 325 Средний радиус обслуживания (в верстах) 39 Население на один врачебный участок 95 000 28 Число селений в среднем врачебном участке 550 Число коек на 10 000 жителей 1,5 4, Число самостоятельных фельдшерских пунктов 1350 Отношение числа фельдшерских пунктов к врачебным 2,5:1 1: Число врачей на службе уездных земств 610 Из них в сельской местности 240 Источник: Баткис, Лекарев 1961: 43.
Хотя происходившие перемены были небольшими и совершались очень медленно, они создали определенные предпосылки для того, что бы смог начаться процесс первостепенной важности - перестройка структуры причин смерти, ограничение действия ее наиболее опасных экзогенных факторов. Об этом свидетельствует, в частности, динамика смертности от инфекционных болезней на рубеже веков, о которой имеются некоторые данные (табл. 2.4).
Можно предположить, что одновременно шло снижение смертно сти и от других причин экзогенной природы, в частности тех, от которых погибали в основном маленькие дети. Именно снижение детской смертности в этот период было наибольшим. По оценке С. Новосель ского, за счет снижения смертности между 1896–1897 и 1907–1908 го дами в 1907–1908 годы в России умерло меньше на 914,2 тыс. человек, в том числе на 857,7 тыс. меньше детей в возрасте до 5 лет (Новосель ский 1916б: 183).
Таблица 2.4. Число умерших в России от некоторых инфекционных болезней, 1891– Скарлатина, дифтерия, Оспа Тифы корь, коклюш 1891–1895 403 777 72 703 112 1896–1900 365 008 57 240 78 1901–1905 346 719 41 930 78 1906–1910 308 338 41 993 72 1911–1914 284 997 29 063 60 Источник: Новосельский 1916а: 182, 184.
Анализируя динамику общего коэффициента смертности Часть 1. От какого берега мы отчалили с 1867 года, С. Новосельский писал в 1914 году, что «до 1888–1892 годов смертность значительно колебалась то в сторону понижения, то в сто рону повышения. Начиная же с 1892 года смертность по пятилетиям стала довольно плавно понижаться». И далее: «Смертность обнару живает понижение как в грудном возрасте, до 1 года, так и в возрастах выше 1 года, причем понижение смертности в грудном возрасте про исходит медленнее понижения ее в возрастах старше 1 года… Одной из главных непосредственных причин понижения смертности являет ся понижение смертности от острозаразных болезней… Главной об щей причиной понижения смертности следует признать повышение культурного уровня населения» (Новосельский 1978: 123, 127).
О заметных позитивных сдвигах в это время говорят и имею щиеся оценки ожидаемой продолжительности жизни. Построенная С. Новосельским таблица смертности населения Европейской России 1896–1897 годов, давая много для понимания особенностей смертно сти населения России в конце XIX века, не позволяла анализировать динамику смертности. Позднее в целях такого анализа С. Новосель ский и В. Паевский воспользовались таблицей смертности право славного населения Европейской России за 1874–1883 годы, по строенной В.И. Борткевичем по методу В. Буняковского (менее совершенному, чем так называемый «демографический» метод, который применяется при построении современных таблиц смертно сти и по которому была построена таблица С. Новосельского для 1896–1897 годов). Точно таким же методом Буняковского для того же православного населения Европейской России были построены еще две таблицы - по данным за 1896–1897 и 1907–1910 годы (в 1897 году православное население - в основном русские, украинцы и белору сы - составляло 84% всего населения Европейской России). Получи лось три полностью сопоставимые таблицы смертности, охватываю щие период в три с половиной десятилетия и позволяющие судить об эволюции смертности за это время. Их сравнение указывает на явный рост продолжительности жизни, хотя она все еще оставалась очень низкой (табл. 2.5) Таблица 2.5. Ожидаемая продолжительность жизни православного населения Европейской России, 1874–1910, лет 1874–1883 1896–1897 1907– Мужчины 26,31 30,07 31, Женщины 29,05 31,90 33,
Ученые Центра демографии и экологии человека Института народнохозяйственного планирования РАН под руководством доктора экономических наук Анатолия Вишневского завершили масштабное исследование "Демографическая модернизация России: 1900-2000". Его выводы сенсационны: многие наши представления об истории и демографии страны являются мифами, многие сегодняшние проблемы начались десятки лет назад. Анатолий Вишневский рассказал об исследовании обозревателю "Известий" Татьяне Батеневой.
http://www.inauka.ru/analysis/article59963.html известия: От демографов обычно ждут прогнозов на будущее. Почему вы предприняли столь глубокое, на сто лет, погружение в историю России?
Анатолий Вишневский: Демографические процессы - долговременные, сегодня мы во многом пожинаем плоды того, начало чему было положено век, а то и больше назад. В конце XIX века в связи с развитием экономики и медицины Европа перешла на новую демографическую модель общества: началось быстрое снижение смертности, за которым последовало и падение рождаемости. В России же старая модель держалась вплоть до 20-х годов ХХ века.
Известия: Но зато потом советская система здравоохранения резко улучшила эти показатели, и это до сих пор является предметом официальной гордости.
Вишневский: Такова официальная версия, но это в значительной степени миф. Тенденция снижения смертности, увеличения продолжительности жизни была общей для многих стран и не могла обойти СССР. Но у нас эти показатели в целом были значительно хуже. Подлинных цифр тогда не публиковали, Сталин в своих выступлениях лгал, но сегодня все эти данные доступны. У нас действительно сокращалась младенческая и детская смертность, но вот смертность взрослых оставалась очень высокой. На Западе ее снижение было связано с повышением ценности жизни - человек сам заботился о своем здоровье, о своих детях, семье.
У нас же ценность человеческой жизни в те годы сошла почти на нет. Общий итог демографических потерь от всех катастроф первой половины минувшего столетия в нашем исследовании оценивается в 76 млн человек - целая Россия начала ХХ века. Эти потери "съели" весь тот выигрыш, который обычно дает так называемый демографический переход за счет того, что смертность начинает сокращаться раньше рождаемости.
Известия: Ценность жизни мы осознали после Великой Отечественной?
Вишневский: Тоже не очень. После войны детская смертность резко снизилась в связи с появлением антибиотиков, но смертность взрослых все еще оставалась почти на уровне начала ХХ века, а вскоре мы стали отставать и по детской смертности. До середины 60-х продолжительность жизни у нас еще росла, а потом началось то, что можно назвать "кризисом смертности". На фоне непрерывного роста продолжительности жизни в западных странах в России она стагнировала или даже сокращалась. Эта тенденция сохраняется и до сих пор, она внесла свой вклад в счет наших демографических потерь. Если суммировать все потерянное за столетие, то набирается около 140 млн человек - еще одно нынешнее население страны.
Известия: Стало быть, смертность начала у нас расти еще до экономических реформ конца ХХ века и кризиса здравоохранения? И не с этими причинами связана сверхсмертность взрослого населения России?
Вишневский: Дело не в кризисе здравоохранения, а в обществе, которое не умеет ценить человеческую жизнь. Стереотипы массового сознания накладывают отпечаток и на поведение власти. У нас в мирное время Дума принимает по сути военный бюджет, мы тратим огромные средства на безопасность, но сама необычайно высокая для современной страны смертность говорит о том, что безопасности-то как раз и нет. Главное, что отличает нас от других стран, - это непростительно высокая смертность взрослого трудоспособного населения, особенно мужчин, от так называемых внешних причин: самоубийств, травм, отравлений, убийств. От них только с 1990 года мы потеряли не менее 4 млн человек! У нас высочайшая ранняя смертность от сердечно-сосудистых заболеваний. Чтобы переломить ситуацию, многое надо сделать, но если бы спросили меня, с чего начать, я бы сказал: с борьбы с пьянством.
Известия: Главная причина высокой смертности, по-вашему, пьянство?
Вишневский: Боюсь, что да. Конечно, не стоит все сводить к этому, не надо упрощать. Но вина пьянства несомненна. С 90-х годов тренды смертности, еще недавно сходные у нас и в странах Восточной Европы и Балтии, стали расходиться: у них продолжительность жизни стала расти, а у нас по-прежнему сокращается. И пить они не стали меньше, но изменилась структура потребления алкоголя. К примеру, в Польше, Эстонии резко сократилось потребление крепких напитков в пользу вина и пива. А у нас или в Белоруссии, наоборот, выросла доля водки. Один Бог знает, за сколько жизней она в ответе. Но общество не хочет видеть этой проблемы, как и многих других. Мы ведем себя самоубийственно.
Известия: И каков же ваш прогноз?
Вишневский: Не хотел бы демонстрировать легковесный оптимизм, пока никаких позитивных сдвигов я не вижу. И все же другого выхода у нас нет. Демографическая ситуация ухудшается, она постоянно напоминает о себе, и она заставит научиться ценить каждую жизнь и довести до логического завершения ту модернизацию смертности, которую успешно осуществили все развитые страны.
Время демографических перемен. Избранные статьи Вишневский Анатолий Григорьевич
III. Демографическая модернизация в контексте общей модернизации
Новые задачи социального управления демографическими процессами. Нет ни одного демографического параметра, в изменении которого Россия не следовала бы за западными странами, но часто – на почтительном расстоянии, после долгих колебаний, преодолевая внутреннее консервативное сопротивление. Вообще говоря, такое сопротивление неизбежно и даже небесполезно, оно удерживает от поспешных шагов, бездумного следования сомнительной моде и т. п. Но гири консерватизма не должны быть слишком тяжелыми, он не должен превращаться в государственную политику и неосмотрительно блокировать перемены, которые могут оказаться и весьма плодотворными. Ведь страны, относительно спокойно принявшие новации «второго демографического перехода», отличаются от России не только тем, что в них проводятся гей-парады и не запрещается бой быков. Они намного опережают Россию по производительности труда, уровню и качеству жизни, ее продолжительности. Нет ли здесь связи? Можно ли одновременно модернизировать одни стороны социального бытия и тормозить модернизацию других? Даже если принять далеко не бесспорные представления о потерях, которые несет общество, отказываясь, скажем, от «традиционных семейных ценностей», нельзя не видеть и его приобретений. Чего стоит одно только изменение гендерных отношений, восстанавливающее в правах половину рода человеческого.
Мне уже приходилось как-то цитировать слова А. Хомякова, надеявшегося на то, что «мы будем продвигаться вперед смело и безошибочно, занимая случайные открытия Запада, но придавая им смысл более глубокий или открывая в них те человеческие начала, которые для Запада остались тайными, спрашивая у истории Церкви и законов ее – светил путеводительных для будущего нашего развития и воскрешая древние формы жизни русской, потому что они были основаны на святости уз семейных и на неиспорченной индивидуальности нашего племени». Может быть, в первой половине XIX столетия в России «открытия Запада» еще могли казаться случайными, а идея об их избирательном заимствовании и перекройке на свой манер – убедительной. Но к XXI в. накопилось достаточно данных, заставляющих усомниться в таком взгляде на перспективы отечественной истории и попытаться увидеть модернизацию, в том числе и российскую, как закономерный целостный процесс, в котором все взаимосвязано.
Главные события модернизации совершаются не на заводах и фабриках, не на биржах и в банках, не в медицине или атомной физике, не в парламентах и политических партиях, хотя там и происходит очень многое. Главное, что модернизируется, – это сам человек, человеческая личность. Ее внутренняя дифференциация, ее усложнение – главный обобщающий результат всех модернизационных перемен. Потому они и порождают культурные проблемы и конфликты, тем более острые, чем быстрее протекает модернизация: она требует смены культурной идентичности, почти невозможной на протяжении одной жизни и в любом случае очень болезненной. Разные составляющие этой идентичности меняются с разной скоростью, целые поколения живут на культурном перепутье, переживая внутренний разлад.
Это сказывается даже на таком, казалось бы, бесспорном по своему смыслу процессе, как снижение смертности. «Первая эпидемиологическая революция», если воспользоваться терминологией М. Терриса, была в России «революцией сверху». Она не требовала глубокой перестройки всей поведенческой мотивации большинства людей, и это дало о себе знать, когда такая мотивация приобрела первостепенное значение в развитии «второй эпидемиологической революции», а общество оказалось к этому не готовым.
В странах пионерной модернизации события развивались иначе. Там и ранние этапы эпидемиологического перехода требовали изменений в массовом поведении, медицинские нововведения накапливались постепенно и столь же постепенно осваивались населением. Как отмечает один из исследователей, в XIX столетии на Западе, по мере распространения буржуазных домохозяйств среднего класса, женщины из этого социального слоя приобрели роль «домашних менеджеров», которые первыми приняли на себя ответственность за то, чтобы вводить в практику потоки новых медицинских и санитарных советов.
Нечто подобное, видимо, происходило и в период развития капитализма в России, и тогда это было не «инструментальным», а глубинным социальным феноменом, сопровождавшимся неизбежным в таких случаях культурным конфликтом. Он хорошо описан в знаменитом рассказе Льва Толстого «Крейцерова соната». Герой рассказа Позднышев воплощает полное неприятие всех перемен, затронувших в ту пору семейную жизнь нарождавшегося в России среднего класса. В конце концов, он убивает свою жену, которая, по его мнению, слишком далеко зашла в неуважении к тому, что он считал образцом семейной жизни. Среди прочих обвинений, которые он ей предъявлял, было и то, что она слишком заботилась о здоровье своих детей и слишком доверяла врачам. «Предполагается, что болезнь можно лечить и что есть такая наука и такие люди – доктора, и они знают. Не все, но самые лучшие знают. И вот ребенок болен, и надо попасть на этого самого лучшего, того, который спасает, и тогда ребенок спасен <…>. И это не ее исключительная вера, а это вера всех женщин ее круга, и со всех сторон она слышит только это: у Екатерины Семеновны умерло двое, потому что не позвали вовремя Ивана Захарыча, а у Марьи Ивановны Иван Захарыч спас старшую девочку <…>. Как же тут не мучаться и не волноваться всю жизнь, когда жизнь детей, к которым она животно привязана, зависит от того, что она вовремя узнает то, что скажет об этом Иван Захарыч. А что скажет Иван Захарыч, никто не знает, менее всего он сам, потому что он очень хорошо знает, что он ничего не знает и ничему помочь не может, а сам только виляет как попало, чтобы только не перестали верить, что он что-то знает». По мнению Позднышева, если бы жена его «была совсем человек, то у ней была бы вера в бога, и она бы говорила и думала, как говорят верующие бабы: “Бог дал, бог и взял, от бога не уйдешь”. Она бы думала, что жизнь и смерть как всех людей, так и ее детей вне власти людей, а во власти только бога, и тогда бы она не мучалась тем, что в ее власти было предотвратить болезни и смерти детей, а она этого не сделала».
Понятно, что все эти рассуждения – не личная позиция литературного персонажа, а отражение определенных культурных установок и стереотипов, причем в эпоху, когда их время уже заканчивалось. Изменившиеся условия, новые открывшиеся возможности требовали и новых стереотипов жизнеохранительного поведения, более активного и просвещенного, основанного, в частности, и на доверии к медицине, которая сумела доказать, что теперь она кое-что все-таки знает. Однако человеку, воспитанному на старых образцах, трудно принять новые, и он противодействует им, как может. Если подобное отторжение «новых веяний» способно вызвать даже стремление сделать более защищенной жизнь детей, то какой реакции можно ожидать в ответ на современные изменения семьи и брака?
Морализирующее сознание стремится истолковать все происходящие перемены в терминах порока и добродетели, тогда как реальная проблема, которую приходится решать модернизирующемуся обществу, заключается в том, как приспособиться к лавине нововведений, сопровождающих модернизацию, и овладеть новым, невиданным прежде разнообразием.
При этом одной из центральных становится проблема взаимоотношений индивида и общества, которую можно еще назвать проблемой социального управления индивидуальным поведением. Как и всякое управление, оно подчиняется закону необходимого разнообразия («закон Эшби»: разнообразие управляющей системы должно быть не меньше разнообразия управляемого объекта). Усложнение человека и форм его поведения делает неэффективной прежнюю систему управления и, в свою очередь, требует ее усложнения – управлять сложным объектом простыми методами невозможно. В той мере, в какой эта задача решается в ходе модернизации, найденные решения затрагивают все виды социального поведения, демографическое поведение – лишь частный случай, правда, очень важный в силу всеобщности и экзистенциального характера демографических процессов. Но важно подчеркнуть, что если найдены новые принципы управления, то они должны получить всеобщее распространение и затронуть все виды поведения.
От ценностно-рационального к целерациональному поведению. К настоящему времени накоплен немалый опыт попыток повлиять на демографические процессы, с тем чтобы направить их течение в желаемом направлении. Для этого используются рычаги законодательства, пропаганды, церковной проповеди, даже рекламы. Предполагается, что субъект такого влияния – законодатель, церковь и т. д. – заранее знает «цель» демографической эволюции, знает «как надо». Скорее всего, такое предположение ошибочно, знать заранее цель развития невозможно, целеполагание встроено в сам процесс эволюции.
Механизмы социального управления не создаются искусственно, а вырабатываются и изменяются в поисковом процессе самоорганизации социальных систем. Судя по всему, адаптация этих механизмов к новой сложности объекта управления, нараставшей на протяжении нескольких столетий Нового времени, выразилась, прежде всего, в смене преобладающего типа мотивации индивидуального поведения.
Еще Макс Вебер выделил несколько типов «социального действия», различающихся своей мотивацией. Центральное место среди них занимают два типа: ценностно-рациональное и целерациональное действие. Первое характеризуется тем, что человек действует «невзирая на возможные последствия, следует своим убеждениям о долге, достоинстве, красоте, религиозных предначертаниях, благочестии или важности “предмета” любого рода. Ценностно-рациональное действие… всегда подчинено “заповедям” или “требованиям”, в повиновении которым видит свой долг данный индивид». Напротив, «целерационально действует тот индивид, чье поведение ориентировано на цель, средства и побочные результаты его действий, кто рационально рассматривает отношение средств к цели и побочным результатам и, наконец, отношение различных возможных целей друг к другу». Воспользуемся классификацией Вебера для анализа интересующих нас перемен, не забывая, конечно, что речь идет об идеальных типах, которые никогда не встречаются в чистом виде.
Хотя оба типа социального действия могут соседствовать друг с другом, а также и с другими его типами, выделенными Вебером, – действиями под влиянием аффекта или длительной привычки, – судя по всему, соотношение их на протяжении истории очень сильно меняется. Нетрудно видеть, что ценностно-рациональное действие приспособлено к относительно простой социальной реальности, в которой можно заранее предвидеть ограниченное число возможных ситуаций, просчитать их наиболее вероятные, повторяющиеся последствия и сформулировать раз и навсегда данные предписания, заповеди оптимального поведения на все случаи жизни. Человеку остается только, «невзирая на возможные последствия», следовать этим готовым заповедям. Второй же тип – целерациональное действие – гораздо больше соответствует новой сложности мира, ибо позволяет гибко ориентироваться в бесконечном многообразии возникающих и быстро меняющихся ситуаций, предвидеть их неповторимые последствия и учитывать их при принятии решений, всякий раз индивидуальных. Поэтому для прошлых эпох было характерно безусловное преобладание ценностно-рациональной мотивации – следование канону, традиции, религиозной заповеди, что очень сильно ограничивало свободу индивидуального выбора. Одно из главных достижений модернизации – переход к преобладанию целерациональной мотивации, что влечет за собой признание права человека на свободный выбор в очень многих областях его жизни, в которых прежде такой выбор был недопустим.
Смысл целерационального действия не может быть правильно понят, если не учитывать крайне важного замечания Вебера: «выбор между конкурирующими и сталкивающимися целями и следствиями может быть, в свою очередь, ориентирован ценностно-рационально – тогда поведение целерационально только по своим средствам». Мир, в котором преобладает целерациональное действие, – это отнюдь не мир без ценностей, мир «вседозволенности» и т. п. Целерациональное поведение точно так же направляется общественными ценностями, как и ценностно-рациональное, но только не путем жестких внешних предписаний и под контролем внешней цензуры, а путем интериоризации ценностей и ориентированного на них свободного выбора. Традиционный человек усваивает строгие правила поведения, которые ему дает носитель ценностей – пророк, государь и т. п., – и следует им под контролем государственной власти, церкви, соседской общины. Современный человек усваивает ценности непосредственно, становится их носителем и сам сверяет свое поведение с ними, не оглядываясь на внешнюю цензуру. Он получает не только право выбора, но и ориентиры выбора, которые всегда при нем, подобно компасу, делающему возможным автономное свободное плавание в мире нового разнообразия. Можно предположить, что при этом мотивационная роль ценностей не только не ослабевает, но, напротив, возрастает.
Традиционная семья претендует на объединение всех ценностей в одном пакете: прочность брака, экономическая безопасность, супружеская любовь, сексуальное удовлетворение, рождение и воспитание детей, семейная солидарность. Этот список, вероятно, можно продолжить, но одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: все сразу может и не получиться. С милым рай и в шалаше – но тогда не достигается экономическая безопасность. Жизнь с богатым, но нелюбимым мужем тоже не соответствует образу идеальной семьи. Вступают в противоречие чадолюбие в традиционном понимании (чтобы детей было много) и воспитание детей – средняя современная семья и экономически, и эмоционально, и по балансу доступного времени может дать надлежащее воспитание и образование лишь ограниченному числу детей, чадолюбие в современном понимании требует ограничения числа детей, но б?льших инвестиций в их воспитание. Буквально на каждом шагу своего жизненного пути современному человеку приходится делать выбор в условиях, когда сами ценности дифференцированы, и общество отвечает на эту ситуацию созданием гораздо более богатой, чем прежде, палитры вариантов выбора, рассчитанной на человека, вооруженного «встроенными» ценностными ориентирами. Это вовсе не уступка «вседозволенности», это – переход к новому типу управления социальным, в том числе демографическим и семейным, поведением в условиях не поддающегося перечислению множества возможностей. В этих условиях только такое управление и отвечает требованию закона необходимого разнообразия.
Демографическая модернизация и социальная структура. Соответственно можно сказать, что успехи модернизации – как общей, так и демографической – зависят от способности общества перейти к целерациональной мотивации поведения, от уже достигнутой ее распространенности, от темпов, которыми она продолжает распространяться. Но сама эта способность тоже имеет свои детерминанты, во многом определяется социальной структурой общества. Ни крестьяне, ни вчерашние крестьяне, лишь недавно превратившиеся в городской пролетариат, не готовы к тому, чтобы полностью расстаться с привычной ценностно-рациональной мотивацией. Только средние городские слои, и то, скорее всего, не в первом поколении, образуют ту массовую группу населения, которая, благодаря пребыванию с детства в сложной городской среде, благодаря своему образу жизни, образованию, информированности, окончательно порывает с ценностно-рациональным поведением.
Не удивительно, что на Западе главными носителями целерационального поведения выступали представители все более массовых средних городских слоев. На протяжении столетий превращения Европы из сельской в городскую никогда не было недостатка в критике городских пороков, к которым относилось и «сознательное», «расчетливое» (в терминах Вебера – «целерациональное») поведение со стороны защитников уходящей крестьянско-дворянской аграрной цивилизации. Но когда пришло время, средние городские слои не только сами оказались подготовленными к выработке и усвоению новых поведенческих стереотипов, в том числе и новых норм и ценностей жизнеохранительного, прокреативного, матримониального, сексуального поведения, но повлияли на поведение и других слоев общества, стали образцом для них.
В России XX в. условия формирования этих слоев были такими, что они не смогли до конца освоить новые принципы целерационального поведения, а тем более передать их другим. Конечно, урбанизация советского времени не могла не привести к созданию достаточно мощных городских слоев, которые по многим параметрам напоминали европейский или американский средний класс. Но эта урбанизация была слишком стремительной, «инструментальной», как и вся советская модернизация, она во многом осталась незавершенной, что способствовало долговременному сохранению промежуточной, маргинальной социальной структуры. Почти весь XX век российские города заполняли вчерашние крестьяне. Незадолго до распада СССР, по переписи 1989 г., поколения с преобладанием городских уроженцев составляли всего 41 % населения России, значительная их часть была детьми. Города, сами еще не очень развитые, просто не успели «переработать» свое новое население. Не удивительно, что главным проявлением незавершенности советской модернизации как раз и стала незавершенность формирования городского среднего класса. Он до сих пор остается недоделанным, промежуточным, все еще несущим в себе исторический конфликт между традиционализмом и модернизмом, подобно господину Позднышеву, одетому, как пишет Толстой, «в старое от дорогого портного пальто», под которым, «когда он расстегивался, видна была поддевка и русская вышитая рубаха».
Разумеется, сегодняшнее население страны далеко не то, каким оно было в начале XX в., позиции ценностно-рационального поведения россиян за последнее столетие были основательно подорваны. Об этом, в частности, свидетельствует повсеместное распространение внутрисемейного регулирования деторождения, типичный пример целерационального поведения. Но непомерное число абортов или разводов, да и высокая российская смертность говорят о том, что индивидуальная рациональная предусмотрительность, рассмотрение отношения средств к цели и побочным результатам остаются не самым сильным местом наших соотечественников, во многих случаях они действуют «по образцу», не слишком задумываясь о последствиях.
Впрочем, есть веские основания рассчитывать на то, что это промежуточное состояние российского общества достаточно скоро будет преодолено. Россия сейчас находится на таком этапе развития, когда формирование средних городских слоев входит в свою зрелую фазу. Превышение городских уроженцев над сельскими среди родившихся впервые отмечено в России в 1962 г., в 1983 г. их доля в общем числе родившихся впервые превысила 70 %, с каждым годом нарастала и их доля в населении. В 1990?е годы я писал, что «уроженцы городов скоро станут несомненным большинством народа». К переписи населения 2002 г. к поколениям с преобладанием городских уроженцев относились все россияне в возрасте до 41 года, их доля в населении достигла 58 %, процесс вытеснения «сельских» поколений «городскими» продолжается.
Из рис. 10 видно, как менялась доля городских уроженцев среди женщин в возрасте 20–24 года с 1984 г. За четверть века эта доля выросла с 50 до 70 %, причем б?льшая часть роста пришлась на первую половину периода. Могло ли это не сказаться на демографическом поведении этой важнейшей демографической группы? Маловероятно.
Рисунок 10 – лишь одна из многих возможных иллюстраций тех перемен, которые, независимо от чьей бы то ни было воли, формируют меняющийся социальный облик новых поколений россиян. Конечно, социальная динамика не определяется только изменением тех или иных структурных пропорций, многое зависит от общих параметров социального развития, соотношения модернизационных и контрмодернизационных сил в обществе и т. д. Но и недооценивать структурные изменения, особенно когда речь идет о таких фундаментальных сдвигах, как изменение соотношения городского и сельского населения – одна из главных «осей» модернизации, – не следует.
Именно расширяющиеся городские поколения стали главным мотором «второго демографического перехода» в России, развернувшегося в последние десятилетия, а он еще в большей мере, чем предшествовавшее ему снижение рождаемости, говорит о «рационализации» массового поведения, основанного на свободном выборе. Отход от классических семейных форм пугает моралистов, но что они могут предложить взамен? Выше говорилось о том, что модернизация семейной жизни – поисковый процесс, и она, скорее всего, не завершена еще нигде. Тем более не завершена она в России – как потому, что началась здесь сравнительно поздно, так и потому, что не раз наталкивалась на искусственные препятствия. Нужно ли в очередной раз блокировать этот поиск? И возможно ли это? Модернизация семьи будет продолжаться, остановить ее невозможно, потому что она опирается на конкурентные преимущества новых семейных форм, пусть иногда и спорные.
Рис. 10. Доля городских уроженцев среди женщин в возрасте 20–24 года в 1984–2009 гг.
Но она будет продолжаться еще и потому, что демографическая модернизация – часть общей модернизации, создающей очень сложную, внутренне разнообразную социальную среду, в которой можно существовать только при условии полного обновления, читай усложнения, всех механизмов взаимодействия индивида и общества. Это обновление не может обойти стороной демографическую сферу, одну из главных сфер человеческого бытия.
Из книги Арийская Русь. Ложь и правда о «высшей расе» автора Буровский Андрей МихайловичЧАСТЬ III ПОИСК ОБЩЕЙ ПРАРОДИНЫ Венгры перевалили Карпаты и завоевали Родину. Официальное мнение венгерской исторической
Из книги 2012 год. Версии и факты автора Панин ВадимГлава 7 Демографическая проблема Несмотря на то что демографическая ситуация уже не первое десятилетие находится под наблюдением специалистов из таких организаций, как ООН, и должна была частично стабилизироваться уже в начале нынешнего века, до сих пор не удалось взять
Из книги Россия. История успеха. Перед потопом автора Горянин Александр Борисович1. Качество жизни и демографическая статистика По каким критериям оценивать «качество жизни» наших предков? Способны ли (и вправе ли) мы вообще выносить какие-то суждения о былых веках? Ведь нам трудно даже мысленно принять быт без электричества, телефона и самолетов. А
Из книги Агония или рассвет России. Как отменить смертный приговор? автора Калашников МаксимДемографическая трагедия Если мы не нарастим резко производительность труда, если не начнем ввоз рабочих рук извне, то экономика РФ рухнет под тяжестью массы нетрудоспособных. Внутренних демографических резервов в Российской Федерации нет. Таким был смысл выступления
Из книги Библия медпреда. Управление территорией автора Волченков Александр ЕвгеньевичСекрет слагаемых общей суммы По уже знакомой по предыдущей главе схеме потенциал АПУ можно также разделить на расчётный и реальный. Расчёт потенциала врача проводится через потенциал отделения. Расчёт потенциала ЛПУ складывается из потенциалов отдельных его
Из книги Литературная Газета 6397 (№ 50 2012) автора Литературная ГазетаСто лет общей истории Сто лет общей истории ШТРИХ-КОД В начале ХХ века выставки с одноимённым названием считались гвоздём сезона. В начале XXI они приобретают[?] схожее значение. В Москве в Центральном доме художника прошла юбилейная пятая выставка "Союза русских
Из книги Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы автора Галан Ярослав АлександровичВ ОБЩЕЙ БОРЬБЕ
Из книги Перестройка-2. Что нам готовит Путин автора Акулов Валентин ЛеонидовичДемографическая политика Путина То, что динамика смертности и рождаемости в России просто катастрофическая, знают все. Знает даже российская статистика. Уверения Путина и Медведева, что тут есть сдвиги к улучшению - либо глупая шутка, либо злонамеренная ложь.Причин тут
Из книги РАСПАД автора Ваджра АндрейРАСПАД: Праздник общей беды (17 годовщине проекта «Ukraina» посвящается)Очередное смешное мероприятие. Армии нет, от нее остался лишь обоз, а военные парады проводятся. Умора. Когда Кучма решил послать украинский батальон в Ирак, вдруг выяснилось, что во всей стране нет ни
Из книги Корпорации (февраль 2009) автора Русская жизнь журналФилософия общей апатии Поражает не беда, но отсутствие адекватного восприятия таковой.Все рухнуло в одночасье, но тихо, без пафоса. Смотришь окрест - и вроде как все нормально. Позвольте, еще вчера писали, что лучше западной цивилизации ничего нет, и вот - она обвалилась.
Из книги Время демографических перемен. Избранные статьи автора Вишневский Анатолий ГригорьевичНезавершенная демографическая модернизация в России Демографическая модернизация рассматривается в этой статье с позиций концепции «консервативной», или «инструментальной» модернизации России, развитой автором ранее. В свою очередь, отправной точкой
Из книги Спецмиссия антихриста автора Медведева Ирина ЯковлевнаВозрастной состав и демографическая нагрузка Несмотря на огромные изменения в распределении населения по возрасту, снижение доли детей и рост доли пожилых доля средней группы, в которую не входят до– и послерабочие возрасты, практически не изменяется
Из книги Куда Кейнс зовет Россию? автора Дзарасов СолтанМировая демографическая асимметрия В 1900 г. население нашей планеты составляло 1,6 млрд человек, в 1950 г. – 2,5 млрд, в 2000 г. – 6,1 млрд человек. Согласно последнему (2008 г.) прогнозу ООН, к 2050 г. число жителей Земли достигнет 8 млрд человек по нижнему варианту этого прогноза,
Из книги Избранные речи и выступления автора Путин Владимир ВладимировичДемографическая война Проблемы экономического и социального развития страны тесно связаны с одним простым вопросом: для кого мы все это делаем? Из Послания Президента России В. В. Путина Федеральному собранию от 10 мая 2006 г. Понятие «информационная война», или,
Из книги автора3. На пути к Общей теории В то же время русская революция была воспринята им как серьезное предупреждение. При всем своем негативном отношении к ней Кейнс с повышенным интересом отнесся к выдвинутым ею проблемам, и это не могло не обострить его внимание к более широкому
Из книги автораО нашей общей цели Во время выборов обычно печатается целое море политических платформ кандидатов. Эти объемистые документы редко дочитывают до конца.Я изложил здесь то, что считаю самым важным. Тот, кто скажет, что это еще не вся программа, будет прав. Не претендую на
Анатолий Вишневский, фото ГУ-ВШЭ
Резюме лекции.
Процесс модернизации включает в себя три ключевые взаимосвязанные составляющие – промышленный переворот, урбанизацию и демографическую модернизацию. Последняя составляющая является менее заметной, но самой глубокой и важной, поскольку затрагивает каждого человека, причем частные и интимные стороны его жизни.
- Сутью демографической модернизации является разделение трех видов поведения индивида , которые ранее были неразрывно слиты – сексуального, матримониального (брачного) и прокреативного (рождения детей). В традиционном обществе: секс = брак = рождение детей; в современном обществе все эти явления взаимно независимы.
- Традиционный тип воспроизводства населения основан на балансе между высокой рождаемостью, которая обеспечивается высоким числом детей в семье, и высокой смертностью. Демографическая модернизация взрывает это равновесие через резкое снижение смертности из-за развития медицины и улучшения условий жизни; именно это – ключевой фактор, который требует также и снижения рождаемости (хотя оно происходит не сразу). Большое число детей в семье становится ненужным, если вероятность их выживания высока, и суммарный коэффициент рождаемости резко снижается. Это – первый демографический переход.
- Второй демографический переход связан с резким ростом уровня свободы: вместо единого стандарта жизненного цикла возникает возможность – и необходимость! – выбора для каждого человека. Вместо единой модели семьи формируется множество альтернативных моделей, которые сосуществуют друг с другом. Во всех странах мира молодые люди оказываются в ситуации коллективного поиска (причем результаты их поисков и его динамика оказываются сходными).
- Третий демографический переход состоит в резком росте миграционных потоков и изменении этнического состава населения многих стран. Причина – дисбалансы в темпах роста или убыли населения, сложившиеся в результате неравномерного прохождения первого демографического перехода.
- Суть демографической проблемы в России – незавершенность демографической модернизации . В первую очередь не завершена модернизация смертности. Причина состоит в том, что в России произошла «революция антибиотиков», но не произошла «революция здорового образа жизни». В результате если в 1965 г. СССР приблизился к развитым странам по продолжительности жизни, то затем разрыв резко возрос. В развитых странах она устойчиво росла, а в СССР стагнировала, а с конца 1980-х гг. начала снижаться. В результате в развитых странах идет «старение сверху» за счет высокой продолжительности жизни, а в России – «старение снизу» за счет низкой рождаемости. При этом продолжительность здоровой жизни в России намного меньше, чем в развитых странах.
- Второй аспект проблемы – незавершенность модернизации репродуктивного поведения. В России с опозданием и с большим трудом проходит «контрацептивная революция» (на Западе – 1960-е гг., в России – 1990-е гг.), переход к планированию семьи, трансформация института брака (рост числа детей, рожденных вне брака; рост доли незарегистрированных браков; поиск удобного времени для рождения ребенка и т.п.). Процессы идут в том же направлении, что и в развитых странах. Но сохраняется очень высокий уровень абортов, мало используются современные средства контрацепции, трудно происходит социальное освоение информации и моделей поведения.
- Демографическая политика в России ориентируется на традиционные семейные ценности, которые полностью разрушены и не могут быть восстановлены в современных условиях. Необходима переориентация на современные ценности, чтобы люди имели возможность иметь столько детей, сколько они хотят. Ключевой момент – создание условий для совмещения женщиной работы и рождения и воспитания детей. Совершенно недостаточное внимание уделяется модернизации смертности, хотя это ключевая задача. Наконец, в силу уже сложившихся демографических трендов необходимо привлечение значительного числа мигрантов и создание условий для их интеграции в российское общество. Возможности для этого предоставляют освобождающиеся из-за демографического спада мощности российского образования.
- Теоретически демографическая модернизация должна привести к формированию нового равновесия на основе низкой рождаемости и низкой смертности при простом воспроизводстве поколений, когда следующее поколение равно по численности предыдущему. Однако неясно, когда, как и при какой численности населения сложится это новое равновесие. Россия пока крайне далека от него.
